Исключительные - Мег Вулицер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но происходят и вещи гораздо более важные. Инициатива против детского труда за прошедший год расширилась благодаря доброте и милосердию людей, которым мы тоже писали: «Дорогие друзья». (Но мы к ним не питаем и малой доли тех чувств, какие испытываем к вам. Честное слово.) Ни к чему здесь вдаваться в детали той существенной работы, которую проводит Инициатива, меняющая жизнь самых беззащитных детей в Азии (подробнее вы узнаете об этом по ссылке A-CLI.org). Скажем лишь, что у нас в нью-йоркском офисе работают необыкновенно самоотверженные люди, и трудятся они с такой отдачей, которая нас всегда поражает. Жаль, нет у нас возможности проводить больше времени на месте, но этот год оказался плодотворным для «Фигляндии». В свой 24-й сезон (ой!) это древнее телешоу, как ни странно, процветает.
Весь этот год мы работали, ездили вместе с нашими сотрудниками и несколькими помощниками из ЮНИСЕФ в Индонезию, Индию и Китай, где следили за расширением школы «Пембебасан» («Освобождение»), в создании которой нам выпала честь участвовать. Выкроили и немного времени на путешествия просто для собственного удовольствия. Отрезвляющей трагедии детского труда и тому, как столь многие американские корпорации по-прежнему делают вид, будто этого не происходит, невозможно противопоставить испытанные нами приятные ощущения. Но первый и главный способ решения проблемы – рассказывать людям о ней. Именно этим мы и продолжаем заниматься.
В порыве нестерпимой гордости мы хотели бы рассказать вам о нашей дочери Ларкин Фигмен, которой удалось дожить до 18 лет с именем, парящим в области между английским поэтом-мизантропом 20 века и небезызвестным мультипликационным персонажем. Друзья, она самая невероятная девушка! Она отправилась с нами в индонезийский отрезок нашей поездки, как делала и раньше, и работала помощницей в школе «Пембебасан», но сразу после этого ей пришлось вернуться в колледж. Как известно большинству из вас, она учится в альма-матер своей мамы, Йельском университете, живет в Давенпорте и специализируется сразу в двух областях – театре и истории искусств. Мы бы любили ее, даже если бы она была помешана на математике, чего уж точно о ней не скажешь. Однако, как знают многие из вас, таков ее младший брат Мо, и из-за этого мы его любим ничуть не меньше. Мо учится и живет в школе Корбелла в Нью-Хэмпшире и считает, что папино телешоу могло бы быть ГОРАЗДО лучше, а пьесы, которые ставит его мама, скучны, но он все равно нас любит.
Если говорить серьезнее, Мо каждый день проживает со своим расстройством. Мы склоняем головы перед всеми знаниями, которыми он делится с тремя «нейротипиками» в своей семье, – и о собственной неврологии, и о нашей.
В январе мы запускаем фонд, который будет изучать новейшие научные данные о расстройствах аутистического спектра. Еще хотим добавить здесь, что скоро мы будем сообщать новые и важные новости о Фонде бедности, потому что многие из вас спрашивали, чем можно помочь».
Письмо занимало еще одну печатную страницу мелким шрифтом. Всю содержавшуюся в нем информацию Жюль уже знала, поскольку обычно разговаривала с Эш несколько раз в неделю, а с Итаном регулярно обменивалась краткими сообщениями по электронной почте. Две пары по возможности вместе ужинали, хотя в последнее время не очень часто, но неважно; они были близки, они были спаяны. Жизнь у них была очень разной, настолько разной, что Жюль уже не могла поддерживать постоянный уровень зависти. По существу, она перестала завидовать, позволила этому чувству отступить или раствориться, так что оно ее не донимало. И все же каждый год, когда приходило рождественское письмо, она на какое-то время погружалась в мрачные мысли, как часто делала в течение всего года в былые дни.
К моменту, когда Деннис закончил читать вслух, Жюль увидела, что бутылка вина каким-то образом опустела. Так себе вино – хорошего они никогда не покупали, а брали любое долларов за девять, такую сумму они себе произвольно установили, – но Жюль пила все время, пока он ей читал, рука ее поднималась и опускалась, хотя она едва замечала, что делает. Теперь она ощутила, как гудит голова от неприятного пойла. Она повторила на новый лад прежнюю глупую, недобрую шутку, которую порой роняла в прошедшие годы:
– Почему они называют это Фондом бедности? Выходит, они ее поддерживают?
– Ну да, пора бы уже кому-нибудь что-то с этим сделать, – пробормотал в знак согласия Деннис.
– Знаешь что, Деннис? Я уже почти перестала думать о них всякие глупости, но эти мысли очень предсказуемо лезут в голову вновь, когда мы этим занимаемся. Помнишь прошлый год? Мы читали письмо, пили, а потом пошли гулять под снегопадом на Риверсайд-драйв. Я шутила, что упаду сейчас в сугроб и умру одновременно от гипотермии и зависти. Как мы говорили, именно так напишет коронер в своем отчете.
– Точно, – сказал Деннис, еще раз улыбнувшись. – Но ты все же не умерла. Ты пережила это, и снова переживешь.
Все годы, что они были женаты, он часто улыбался ей с некой сочувственной привязанностью. Он помнил их прогулку, холодный вечер, жену, которую любил, несмотря на повторные вспышки той склонности, от которой она в основном избавилась.
– Так или иначе, – сказал он, – на Рождество вечно все наперекосяк. Тоже такое сезонное эмоциональное расстройство, да? Сам всегда из-за этого беспокоюсь.
– Этого не случится. Ты в полном порядке, – ответила она. – Ты очень стабилен.
– Ты тоже, – сказал Деннис, убирая бокалы.
И все-таки Жюль продолжила краткую вереницу неприятных мыслей о двух самых старых друзьях, с которыми познакомилась в нежную пору своей жизни и которые так по-доброму относились к ним с Деннисом, упорно трудились каждый день, участвуя в разных проектах, нередко бескорыстно. Она представила себе, как Эш присаживается поговорить с эксплуатируемым ребенком в индийском Бангалоре, пока сама Жюль мило беседует со своей клиенткой, адвокатом Дженис Клинг, чьи проблемы по сравнению с этим воображаемым ребенком в Бангалоре кажутся едва ли стоящими того, чтобы их распутывать.
Дженис Клинг была права: Жюль – проститутка для близости. Она позволяет людям платить ей скромные суммы за сострадание, шутливые разговоры с ними и поддержку. Никто никогда не изменился в полной мере под руководством Жюль; измениться – это же так сложно, с трудом осуществимо и едва заметно. Никто не умер, но никто и не преобразился. Пациентам нравилось приходить в ее маленький кабинет, потому что она была остроумна, с ней было приятно проводить время. Они ужаснулись бы в былые годы, когда она была гораздо хуже, если бы каким-то образом увидели изнутри мозг своего терапевта, сосредоточенный на ее друзьях Итане и Эш, – если бы смогли разглядеть его клокочущие части, атрофированные части, части, раскрывавшие ее подлинную натуру. Сейчас язык ее казался сорвавшимся с цепи, весь рот ее ощущал опасность распада, когда она разговаривала.
– Это просто мой обычный рецидив, – говорила она мужу. – Уверена, это пройдет.
– Непохоже, что ты заранее не знала всего, о чем они напишут в письме, – сказал Деннис.
– Именно. Но, кажется, стоит мне только увидеть это в виде отпечатанных на странице слов, я снова вспоминаю обо всем. Ничего не могу с этим поделать. Несмотря на всю мою нынешнюю умудренность, я мелочна и предсказуема.
