Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) - Алексей Александрович Гольденвейзер

между тремя группами соглашении украинцы дали почувствовать свою превосходную силу. Временное правительство было побеждено, большевики не чувствовали в Киеве достаточной опоры. Выход намечался сам собой: власть должна была перейти к Центральной Раде.

О первых днях украинской власти у меня остались не очень розовые воспоминания. Какой-то вульгарный тон воцарился тогда в нашей общественной жизни. В городе выходили только украинские газетки, составленные грубо и аррогантно, полные издевательств над Временным правительством и над его местными представителями. Верным правительству войскам по соглашению должны были предоставить возможность эвакуироваться на Дон; в действительности, однако, их выезд шел не гладко. Не обошлось и без эксцессов, в особенности в отношении командного состава. Конечно, не было ничего подобного той большевистской расправе с офицерством, которую мы пережили три месяца спустя; но с непривычки нам тогда казалось чем-то вопиющим, если, например, главного начальника военного округа[44] держали несколько дней арестованным без пищи и на соломе…

9 ноября был принят Центральной Радой и опубликован Третий универсал, подводивший итог происшедшим событиям. Украина провозглашалась «Украинской Народной Республикой», с сохранением федеративной связи с Россией; генеральные секретари получили титул народных министров[45]. Кроме того, в Универсал были включены декларативные заявления о предстоящих социальных реформах — отмене права собственности на землю и введении 8-часового рабочего дня.

Универсал был принят в Раде всеми украинскими партиями единогласно, как и полагалось торжественному манифесту, составленному по предварительному соглашению между фракциями. Помнится, остальные национальные партии (польские и еврейские) также голосовали за Универсал; российские же эсдеки и эсеры воздержались от голосования.

Приблизительно месяц спустя после этих событий мне предстояла поездка по Московско-Киево-Воронежской линии, по направлению к Брянску. Условия сообщения на железных дорогах были тогда уже неважные; однако билеты и плацкарты еще продавались заранее. Запасшись билетом, я поехал на вокзал к часу отхода поезда — 7 часов вечера. Выяснилось, однако, что поезд из Москвы, приходивший утром и отправлявшийся в тот же день обратно, еще не прибыл. Я прождал его на вокзале до 2-х часов ночи и отправился ночевать домой. Рано утром, по пути к вокзалу, я стал просматривать газету и увидел в ней сенсационное сообщение: Совет народных комиссаров, с самого начала не признававший власти Центральной Рады и отделения Украины от России, прервал начатые с Радой переговоры и объявил ей войну. Большевистские войска движутся на юг, всякое сообщение с Великороссией прекращено. Очевидно, ни о какой поездке думать уже не приходилось. Я забрал свои вещи и возвратился в город, чтобы затем более трех лет не выезжать за пределы Киева.

Началась гражданская война.

Украинская Народная Республика была объявлена, власть Петрограда отпала, и местные правительственные учреждения стали постепенно перестраиваться и приспособляться к новым условиям. Со стороны чиновничества, как и следовало ожидать, украинская власть не встретила особой оппозиции. Иначе обстояло дело в среде интеллигенции. Предстоящая украинизация приводила в смущение всех неукраинцев, причастных к школе, науке, адвокатуре. Украинский язык, с которым впоследствии немного свыклись, вызывал аффектированные насмешки; никто не собирался учиться этому языку[46].

Особенно упорна была борьба против сепаратизма в среде адвокатуры — этой наиболее независимой профессии, давно привыкшей быть в оппозиции к «видам правительства».

Мне не приходилось еще упоминать о том, как реагировала киевская адвокатура на события революционного времени. Нужно сказать, что ее роль в этих событиях была довольно незаметна, и общественный вес ее выступлений был значительно ниже, чем, по старым традициям, можно было ожидать. Адвокатура как сословие могла проявить себя в эпоху земского и интеллигентского освободительного движения; она и играла выдающуюся роль в движении 1904—1905 гг. Но переворот 1917 года, а тем более последовавшие вслед за тем события, имели под собой уж слишком широкую массовую базу; с другой стороны, живо затрагивая самые насущные интересы всех и каждого, они слишком расслаивали и раскалывали прежние сословные и профессиональные образования. Перед лицом таких событий сословие адвокатуры потеряло всякое единство; а недостававшая ему опора в массах лишала его позицию всякого политического значения.

Отдельные адвокаты стали членами Временного правительства, товарищами министров, сенаторами, старшими председателями и прокурорами судебных палат. Но русская адвокатура как сословие с 1917 года утратила всякое значение как фактор политической борьбы.

То же, в местном масштабе, произошло и в Киеве. Наша адвокатура проявила в первые дни революции значительный интерес к событиям. Однако, к созидательному, коллективному участию в политической жизни она оказалась неспособной. В марте или апреле была у нас избрана так называемая «Большая адвокатская комиссия», в которую вошли in corpore[47] Советы присяжных поверенных и помощников присяжных поверенных и избранные общим собранием представители сословия. Имелось в виду концентрировать в «Большой комиссии» всю политическую работу адвокатуры. Были выделены подкомиссии — лекционная, законодательная, судебная и др. Было много споров о том, должны ли читаемые лекции носить беспартийный характер или же лектору-адвокату разрешается открыто становиться на почву той или иной партийной программы. Вопрос разрешился тем, что фактически ни одной лекции прочитано не было…

С момента отделения Украины и связанного с ним обострения национальных вопросов положение киевской адвокатуры несколько изменилось. Образовался общий фронт, на котором можно было объединиться; были задеты общие и близкие всем членам сословия интересы. Украинизация суда была жупелом, для отражения которого готовы были слиться все адвокаты, правые и левые, монархисты и социалисты[48]. И естественно, что центр тяжести борьбы против украинизации оказался не в среде судей и прокуроров, а в нашей адвокатской среде.

Были среди нас крайние и непримиримые украинофобы, не желавшие вовсе признавать «незаконной» власти Рады; были элементы, более считавшиеся с реальной обстановкой. Но протест против насильственной украинизации роднил всех. И никто не хоронил идеи возрождения России

* * *

Октябрьский переворот привел к образованию у нас на юге России фактически независимой республики, построенной на чисто национальной основе. Естественным результатом нарождения самостоятельной Украины явилось то, что на первый план нашей политической жизни были выдвинуты вопросы национальные. То же, как известно, произошло в Латвии, Литве, Грузии и т.д. Большевики в данном отношении достигли антипода своих же собственных целей: под знаменем пролетарского Интернационала они способствовали расцвету на всех окраинах России самого «буржуазного» национализма…

Киев всегда жил под знаком национальной розни. Эта рознь препятствовала развитию у нас широких объединений даже среди деятелей искусства, науки, литературы. В области же политики обостренность национальных вопросов питала мракобесие и человеконенавистничество. Это наследие старорежимного Киева проявилось теперь во всем блеске. Национальный момент был официально выдвинут на первое место: результатом не могли не стать национальное