Там, где мы служили - Олег Верещагин

— Пошли. — «Ропик» Густав оставил на стоянке и сейчас перекинул в руки автомат.

Стояла страшная тишина. Поляк ощущал, что из-за щелястых перекошенных ставен в них буквально врезаются враждебные, даже… даже не вполне человеческие взгляды. Стоило большого труда не оборачиваться…

Здание, словно живое, выпрыгнуло из-за последней хижины. Видно было, что его поставили недавно, и выглядело оно странно. Треугольное в плане, повернутое основанием к деревне, оно было увенчано пирамидальной крышей, которую поддерживали за углы фасада две странные, отталкивающе уродливые фигуры, вырезанные из дерева. Пузатые уродцы, одетые в набедренные повязки, каких тут уже лет сорок никто не носил, широко раздвинув короткие кривые ножки, расставленными руками подпирали крышу. Большие лопоухие головы с выкаченными глазами и высунутыми до подбородка языками венчали четырехзубцовые короны, каждый зубец украшал человеческий череп. Деревянные тела идолов тут и там пятнали алые потеки краски — казалось, по ним течет кровь.

— Что это? — растерянно спросил Густав.

Жозеф ответило мрачно и зло:

— Это ничего такого, вот что это такое. Это Ала Шамзи, Голый Бог. Его храм… а, черт, какой храм — скотовище! Мерзкий культ, ну, понимаешь, типичный для Безвременья… Вот ведь три недели тут этого дерьма не было! — Он сплюнул.

— Войдем? — кивнул на храм Густав.

— Да, надо проверить, что в этом гнезде, — сузив глаза, процедил Жозеф. — Пошли. — Он взял автомат наперевес.

Двери не были заперты. Жозеф взял их на прицел, стоя чуть сбоку. Густав, пригнувшись, пнул в стык — двери с треском ударились внутри о стены.

Треугольное помещение было пустынно, как ночная крыша. Вершину треугольника занимал грубый каменный алтарь, покрытый потеками. На нем, в самом центре, лежал длинный серповидный нож из зеленого камня. Весь пол — в таких же бурых потеках, кое-где уже слившихся в сплошной слой, словно кто-то долго, густо и упорно махал в помещении малярной кистью.

— Это и правда мерзкий культ. — Жозеф перекрестился, гладя по сторонам. — И довольно старый. Дик говорил, что Ала Шамзи принесли в жертву множество людей даже в Европе, там, где жили толеры.[36]Вскоре после начала Безвременья.

— Жутко здесь, — тихо ответил Густав.

— Слушай, что это?

Голос валлона был напряженным и вибрирующим, как туго натянутая струна. Жозеф походил на гончую собаку, чего-то испугавшуюся. Густав прислушался.

Странный сухой шорох, казалось, исходил отовсюду. Как будто стоишь в центре жухлого леса… только не ветер дует, а листья сами по себе шуршат, таинственно и зло…

— Это там. — Жозеф облизнул губы.

— Где? — нервно спросил Густав.

— Там, — еще тише сказал Жозеф и указал глазами, — наверху…

— А что это?

— Не знаю… Я никогда не был внутри этих помоек.

Шорох усиливался. Может быть, это лишь казалось в сплошной густой тишине. Но нет, он становился похожим на гром листовой жести. Густав понял, что если сейчас не найдет в себе силы посмотреть вверх, то бросится бежать прочь из этого здания, из этой сухой, шуршащей тишины, похожей на ночной кошмар.

— Х-х-ха-а… — услышал он полузадушенный выдох Жозефа. Валлон смотрел вверх, и страх в его глазах медленно уступал место гневу.

И поляк вскинул голову…

…Сперва ему показалось, что под крышей — рядами к ее острой части, к верху пирамиды — висят какие-то серо-бурые комбинезоны вперемежку с… тыквами, что ли? И лишь через секунду он понял, что это. И откуда эти потеки на полу…

Жозеф начал ругаться. Он говорил по-своему, но было ясно, что это именно ругательства. Густав смотрел и не мог понять, как такое может быть и почему это существует. Почему-то вспомнились улицы Радома и звонок трамвая, проносящегося сквозь только-только начавшие возрождаться яблоневые сады на окраинах. Польша…

А потом он увидел голые, изглоданные жадным огнем ветви яблонь. Раскачивались страшные комбинезоны, и сухой, бездушный шорох слышался со всех сторон, нарастал и заполнял весь мир, как сыпучий мелкий песок, в котором можно утонуть, задохнуться…

Снятая кожа. Отрубленные головы. Дар Голому Богу. И… там же… чьи?.. Это — дети?!.

— Голова Радко! — вдруг вскрикнул смотревший в другой угол Жозеф. И подпрыгнул. Ругнулся, приземляясь на спружинившие ноги, присел, похожий на волка, пытающегося достать добычу. — Подними меня на плечи, слышишь?!

Жозеф был постарше, но и ростом ниже и более хрупкий, чем Густав. Поляк довольно легко поднял его на плечи, придерживая за щиколотки.

— Достал, — сипло сказал он. Густав почувствовал, как Жозеф дернулся. — Наших больше нет…

Валлон спрыгнул на пол и выпрямился. Густав сразу отвернулся. Смотреть он не мог. Но Жозеф не стал над ним смеяться. Через несколько секунд он угрюмо сказал:

— Можешь поворачиваться.

Густав повернулся. Жозеф убирал в поясной рюкзак что-то, завернутое в темный пакет.

— А это я сожгу, — со злой уверенностью сказал он, глядя кругом.

Густав промолчал, но и он был вполне согласен с этим.

— Стойте.

Голос тоже походил на шорох сухих листьев. Но самое главное — это было сказано по-английски, очень чисто, и юноши обернулись.

У алтаря стоял высокий махди, одетый в черный халат и черную чалму. Борода и усы его были выкрашены красным и казались испачканными кровью. В правой руке он держал взятый с алтаря каменный нож.

— Вы осквернили храм могучего Ала Шамзи, властелина боли и пожирателя солнца. — Голос все-таки странно не подходил к внешности жреца, а это точно был жрец. — Вы умрете. Сейчас. Здесь. Оба.

Он взмахнул рукой невероятно быстро, словно метнулся клок ночного мрака. Но Жозеф оказался быстрее…

С коротким стуком ударившись затылком об алтарь, жрец рухнул на пол. Каменный нож, отлетев в сторону, неожиданно раскололся наискось.

Жозеф шумно выдохнул и, подойдя к жрецу, склонился над ним. Крови не было видно. Валлон резким движением вырвал из левой глазницы убитого нож — с легкой удобной рукоятью из черного пластика, чуть изогнутым лезвием с глубоким шоковым зубом на обухе и серым небликующим покрытием. Убрав нож, достал тесак, сбил с головы жреца чалму, перехватил густые волосы и, встав сбоку, двумя точными, свирепыми ударами отсек голову. Держа ее так, чтобы не запачкаться, поставил на алтарь, плюнул на него и перекрестил несколько раз.