Плач Минотавра - Хавьер Аспетья

На змей. Царь отпил еще вина и вспомнил, как впервые увидел змею. В то время он вместе со своей матерью, Европой, и братьями гулял по садам дворца. Сколько же лет ему было? Пять, шесть? Он тогда отбился от всех: братья относились к нему с неприязнью, наверняка завидовали тому, кого выделял его отчим. Тут он и увидел змею: она лежала, свернувшись клубком, и негромко шипела. Мальчик смотрел на нее, словно заколдованный, его захватила волна противоречивых ощущений: по спине пробежал холодок, на коже выступил холодный пот, во рту пересохло, волосы поднялись дыбом, на глазах выступили слезы… То же самое он чувствовал, когда видел Пасифаю: ему одновременно хотелось и убежать, и потрогать змею. Из оцепенения его вывела Европа, кошкой прыгнувшая на змею и схватившая ее за шею. Затем она достала откуда-то хрустальный сосуд с длинным узким горлышком и сцедила туда змеиный яд. Минос никогда не восхищался никем так, как в тот момент своей матерью, которая показала ему змею и сказала:

— Это животное не для мужчин, но для женщин. Завидев змею, не приближайся к ней, она знает, как тебя обмануть, но сейчас потрогай ее, чтобы в следующий раз тебе не захотелось этого сделать. Видишь? Это опасное, очень опасное животное, особенно для таких, как ты.

«Странный урок», — подумал Минос, вновь ощутив кончиками пальцев зеленоватую, холодную и влажную змеиную кожу, и вдруг заметил, что его носилки постепенно удаляются от носилок Пасифаи. Царь понял, что, если он не вмешается, его болваны-носильщики свернут не на ту улицу. Он ударил скипетром по плечу одного из них, но тот даже не обернулся: как и три его товарища, он уже ничего не слышал, кроме ритмичной музыки, раздававшейся отовсюду, и не думал ни о чем, кроме вина, которым их поили на каждом углу.

— Эй, недоумок! — в бешенстве заорал Минос. — Не туда! Направо, направо! Ты что, оглох?

Будь у царя секира, он бы разрубил тупицу напополам. Носильщики вынесли его на почти безлюдную улицу. Царь решил спрыгнуть с носилок, чтобы остановить их. Сколько же он выпил? Его отчим всегда говорил, что на кносских праздниках надо пить очень осторожно, в противном случае «ты сделаешь все, что велят тебе эти женщины». Царь выпил столько, что не мог даже спуститься с носилок, уносивших его в неизвестность, а носильщики, словно одержимые, все шагали и шагали, удаляясь от процессии, и вскоре Минос потерял празднующих из виду, музыка стихла, и лишь изредка ветер доносил до него звуки барабанов и пение флейт. Царь подумал, что надо бы снять маску быка, но вино взяло свое, и он заснул.

Пасифая и не заметила, как Минос исчез. Она размышляла о том, что сказала ей ее предшественница, Европа: «Когда Минос овладеет тобой, не улыбайся. Человек может подчинить твое тело, но не твой дух. Мой сын немного туповат, уроки Астерия не прошли для него даром, так что сладить с ним тебе будет легко. И все же Минос не Астерий. Будь осторожна и не улыбайся, когда он приблизится к тебе».

Что ж, ей не нравился Минос, упрямый и тщеславный болван. Но сейчас отчего же не улыбаться? Ее окружала восторженная толпа. Вокруг носилок, в точности повторяя ее танец на арене, плясали девушки, одетые как она, хотя и не такие красивые. В первый же день своего царствования Пасифая возродила к жизни многие традиции и обычаи, запрещенные Астерием, и Минос не посмел ей перечить. В этом состояли обязанности царицы, и она успешно с ними справлялась. Определенно сейчас Пасифая могла улыбаться. Музыка и танец постепенно захватили ее, ей вдруг захотелось спуститься с носилок и танцевать вместе со всеми. Процессия уже давно покинула пределы города и направлялась к возвышавшейся впереди величественной горе Юктас. Пасифая посмотрела налево, ища глазами носилки супруга: Минос был там, где ему и положено было находиться, его несли четверо мужчин с мощными обнаженными торсами. Царице показалось, что он стал немного выше и худее, но она списала это на маску и пурпурную тунику.

— Потанцуем? — спросил Пасифаю супруг, царственным жестом протянув ей руку.

Надо же. Маска изменила и голос Миноса: вместо обычного похрюкивания из-под маски слышался зычный мужской бас. Царь тем временем одним махом опустошил свою чашу, не пролив ни капли вина.

Пасифая спрыгнула с носилок, Минос последовал за ней. Он взял ее за руку, другой ухватился за крайнего танцевавшего в длинном хороводе. Пасифаю поразило проворство, с которым двигался ее супруг, и то, что от него до сих пор исходил запах жертвенного быка. Она не сразу поняла, какая удивительная перемена произошла с Миносом. Неужто у него и вправду бычьи ноги? Отвратительные и прекрасные одновременно. Пасифая отпустила руку царя и остановилась. Заметив это, остановился и ее супруг. Они молча стояли и смотрели друг на друга.

— Хочешь, я отведу тебя в поле и заставлю кричать от удовольствия? — сказал он ей все тем же мощным, чарующим голосом. — Хочешь бежать с распущенными волосами, подобно одержимой вакханке? Хочешь знать, кто я? Ну же!

— Ты охотник и жертва, — зачарованно прошептала Пасифая. — Ты и лучник, и стрела, и мишень. Ты сын Богини — Дионис.

— Любимый сын! — ответил он заносчиво и гордо. — Я готов отвести тебя туда, куда ты пожелаешь пойти.

Дионисий зачерпнул амброзии, которую разносили жрицы, и протянул чашу Пасифае.

Толпа у подножия горы Юктас с любопытством следила за бегущими вакханками и слушала их дикие крики, но одна мысль о том, чтобы подняться по склону, вызывала у людей ужас. Устав ждать, они принялись петь и танцевать вокруг жаровен, на которых готовилось мясо, стараясь четко выговаривать слова, которые даже порожденные вином и страхом оставались священными словами.

Уже светало, когда изнуренный долгой дорогой Минос, опираясь на скипетр, дошел до дворцовых ворот. Ночью он проснулся неизвестно где, в нескольких тысячах шагов от дворца. Вспомнив события прошедшей ночи, Минос не смог сдержаться, одного за другим убил носильщиков ударами своего скипетра и лишь тогда понял, что теперь ему придется добираться до дворца пешком. Улицы города наконец стали пустынны и тихи, о вчерашнем празднике напоминали лишь мусор и спящие пьянчужки. Минос громко постучал в ворота. Прошло какое-то время, затем из-за стены раздался сонный голос стражника: «Кто идет?»

— Эй, бестолочь! — в бешенстве проревел Минос. — Или ты сейчас же откроешь ворота своему царю, или еще до заката твое тело будет болтаться посреди двора на утеху воронам!

— Я же не спрашиваю вас, повесите вы меня или не повесите, — удивленно ответил стражник, — не спрашиваю, смешно будет воронам или нет. Я только спрашиваю, кому так не терпится войти.

Минос похолодел, догадавшись, что наткнулся на одного из тех солдат своей личной гвардии, которых вербовала Пасифая, предпочитавшая подбирать себе охрану из критских крестьян, чье своеобразное чувство юмора могло вывести из себя самого терпеливого человека. И зачем ей только понадобились эти совершенно бесполезные недоумки?

— Ну хорошо, друг, — крикнул Минос, пытаясь успокоиться и настраивая себя на долгий разговор. — Скажи-ка мне, как зовут твоего господина, царя Крита?