Сундучок, в котором что-то стучит - Василий Аксенов

Такова была двойственная суть этого одинокого человека.Очень часто, а точнее, всегда, Кукк-Ушкин вслух выражал антипатию, возмущение,досаду, а в душе иногда (впрочем, далеко-далеко не всегда) испытывал симпатию,умиление, благодарность.

Вот взял, например, книгу, прочел дарственную надпись иподумал: «Как это трогательно, и разве я достоин таких посвящений? Как это,право, любезно со стороны дарителя!»

Отшвырнул эту книжицу и проскрежетал вслух:

— Свинство какое! Дарить незнакомую книгу, да еще и снадписью, какое свинство!

Надо сказать, что слова взвинчивали Кукк-Ушкина сильнее, чеммысли, и он даже мог всерьез раскипятиться из-за своих же слов. Так и сейчас онраскипятился, глянул в окно на поднимающегося в воздух старика Четвёркина ипожелал «престарелому проходимцу» сверзиться в канал, хотя на самом деле желалсвидетелю (и едва ли не благодетелю) своей юности бесконечных благополучныхполетов.

— Ишь, обложили! — вскричал, вернее, взвизгнул навысоких оборотах Питирим. — Собрались здесь — автомобили, самолеты,старики, писатели, дети, коты! — Он обернулся к камину, кота уже там небыло. — Подавай им за три рубля сундучок, семейную реликвию! Свинство,хамство, безобразие какое!

Он ринулся в угол «лаборатории». Так он называл одну из трехсвоих мрачных комнат с отставшими обоями, хотя она ничем, кроме камина, не отличаласьот двух других. Вся квартира Кукка была заставлена сложнейшими системамитиглей, центрифуг, реторт, колб, жаровен, сообщающихся сосудов: «процесс» шелповсюду, но все-таки лишь одна комната называлась «лабораторией», а две другиеиначе: одна «конференцией», другая «салоном мысли».

В углу «лаборатории» под портретом флотского лекаря эпохиклипперов среди других семейных реликвий — кожаная тетрадка-дневник,стетоскоп, выточенный из моржового клыка, скальпель, на который современномухирургу и взглянуть-то страшно, большая флотская клизма, так называемая«аварийная помпа», — стоял и злополучный сундучок.

Из поколения в поколение передавался этот сундучок, пока недошел до Питирима. В дневнике мичмана Фогель-Кукушкина, среди пятен,оставленных разными жидкостями, сохранилась запись такого рода:

…вбежал Маркус Йон и со слезами на глазах протянул мнесундучок весьма солидного веса (не менее 15 фунтов) с престранноймонограммой — и без каких-либо наличествующих признаков замка. В пылкихвыражениях он молил меня сохранить сей предмет до… (пятна — пятна)…Несчастный не мог знать, что через… (пятна)… (большие пятна)… Бой разгорелся сновой силой…

Прошло немало лет, пока в конце дневника не появилась ещеодна запись, касающаяся сундучка.

…иногда я прижимаю ухо к теплому (он остается теплым, дажеесли его выставишь на мороз) боку сундучка и слушаю странный, мерный и какой-тодружелюбный стук, идущий изнутри. Стук этот оживляет в моей памяти днимолодости и плавание под флагом нашего славного командира Данилы ГавриловичаСтратофонтова. Что скрыто в сем загадочном предмете? Бриллианты, золото иликакие-либо культурные ценности, которые для мыслящего человека дороже любыхденег? Открыть сундучок я не имею ни малейших посягательств, ибо принадлежит онне мне, а далекому народу, и бог весть, когда-нибудь, быть может…

И вот прошло уже после этой записи чуть ли не сто лет.Фамилия многое претерпела, разделилась, рассеялась. Фогели разлетелись подальним меридианам, а последний Кукушкин не нашел ничего лучшего, как разделитьсебя на две части и для пущей спеси всунуть лишнюю буковку «к».

Нельзя сказать, что Питирим в молодые годы свои, подобнопредку, «не имел ни малейших посягательств» к вскрытию сундучка. Оченьдаже имел, но, несмотря на изобретательный свой ум, он так и не понял секретаэтого ящичка, а открывать его насильственным, взломным путем не решился, хотяочень нуждался в бриллиантах и золоте. Все-таки сундучок был как бы семейнойсвятыней, и Питирим, вслух шипя проклятия, в глубине души благоговел. В концеконцов он убедил сам себя, что в сундучке никому не нужные культурные ценности,махнул на него рукой и предоставил покрываться пылью.

И вот сейчас он схватил сундучок, чихнул от вздыбившейсяпыли и потряс. Ничего не сдвинулось внутри небольшой деревянной, но тяжелойемкости. Приложил ухо и сразу же услышал гулкий взволнованный стук. Конечно,так могли стучать только культурные ценности.

«Отдать, что ли, сундук тому мальчонке? — подумалПитирим. — Во имя всего, что дорого человеку, во имя высоких благородныхпринципов нашей цивилизации отдам, пожалуй».

— Черта с два отдам! — взвизгнул он вслух. —Задаром какому-то молокососу-самозванцу? Нашли простофилю! Да я лучше томуиностранцу толстопузому продам, про которого говорила Ксантина Ананьевна!Продам, а на валюту куплю смолу «гумчванс». Вот разыщу сейчас КсантинуАнаньевну и…

— Ее и искать не надо, — услышал он хриплыйголос. — Искомая перед вами.

Кукк-Ушкин ахнул. На подоконнике в непринужденной позесидела сама многоуважаемая Ксантина Ананьевна, и огромные очки на ее костистомносу отсвечивали довольно многозначительно, если не сказать зловеще.

— Любопытно, каким образом, вы, Ксантина Ананьевна,проникли через входные двери и пересекли «конференцию» и «салон мысли», ничегоне задев?

Тон Питирима в этот момент очень мало напоминал тонлюбезного хозяина, однако дворничиха небрежно отмахнулась от вопроса, спрыгнулас подоконника и заходила вокруг лабораторного стола пружинистым шагомтренированного спортсмена-туриста.

— Ближе к делу, Питирим, ближе к делу, —заговорила она. — Принимаете вы наши предложе…

— Повторяю свой вопрос, — прервал дворничихуКукк-Ушкин. — Каким образом вы проникли в «лабораторию»?

Он треснул ладонью по столу и вперился в лицо непрошенойгости одним из самых неприятных своих взглядов. В молочной, например, всетрепетали от этих взглядов.

Ксантина же Ананьевна же лишь усмехнулась жестяными жегубами и веско же ответила:

— Мы, работники коммунального фронта, можем не отвечатьна некоторые вопросы.

Несколько секунд прошло в молчании. Питирим Филимоновичборолся с желанием выставить наглеца-дворничиху, однако, понимая весомость ееаргумента, лишь трепетал. С работниками коммунального фронта всю жизнь у«инвентора» были сложные отношения. Главная же причина его терпимостиоставалась все та же — «гумчванс»! По его расчетам, именно этаредчайшая дефицитнейшая смола карликового эвкалипта из юго-восточноговысокогорного Перу (округ Куско) должна была стать последним восклицательнымзнаком в многолетней серии его изысканий, тяжких трудов, мелких спекуляций, бессонныхночей, раздумий и мук честолюбия.