Окончательный диагноз - Чингиз Абдуллаев

Потапов согласно кивнул и надолго замолчал. Автомобильмчался по направлению к институту. В субботнее утро машин было меньше обычного,и уже минут через двадцать они прибыли на место. Генерал вышел из машины инедовольно огляделся, словно рассчитывая увидеть сотрудников ФСБ, выстроившихсявокруг института. Но перед зданием никого не было. С десяток автомобилей стоялона площадке, да одиноко сидел дежурный, читавший газету. Увидев прибывших, онподнял голову и, ни слова не сказав, снова углубился в чтение.

В здание института Потапов и Дронго вошли вместе. У входасидел охранник.

– Вы к кому? – поинтересовался он.

– К Савицкому или к Туманяну, – пояснил Потапов. – Мы изслужбы охраны. Вот мое удостоверение.

Охранник внимательно изучил документы и кивнул:

– Можете пройти. У нас сегодня бюро пропусков не работает.Вы, наверное, из-за смерти Федора Григорьевича приехали? Вчера из прокуратурымного народу приезжало. И из КГБ тоже.

– КГБ уже давно нет, – жестко заметил Потапов.

– Какая разница? – резонно возразил охранник. – Ну пустьбудет ФСБ. Как название ни меняй, все равно люди будут называть их КГБ. Игаишников напрасно поменяли. Все равно они для нас гаишниками останутся. АСавицкого и Туманяна найдете на четвертом этаже. Там же, где был кабинет ФедораГригорьевича.

Дронго, сдерживая улыбку, последовал за Потаповым.

– В этих научных учреждениях даже охранники и уборщицыстановятся философами, – заметил Леонид Александрович.

Они поднялись на четвертый этаж. В коридоре несколько мужчинкурили и тихо переговаривались друг с другом. Очевидно, все были потрясеныизвестием о смерти руководителя института.

– Где кабинет Савицкого? – строго спросил Потапов. Кто-то измужчин показал в глубь коридора. Они прошли в приемную. Здесь находилиськабинеты двух заместителей директора – Савицкого и Туманяна. За столомсекретаря сидела немолодая, лет шестидесяти, женщина.

– Здравствуйте, – отрывисто бросил Потапов, – мы из службыохраны. Господин Савицкий у себя? У нас к нему важное дело.

– Я понимаю, – поднялась со стула женщина, – но его нет.Вызвали в президиум Академии наук. Они готовят похороны Федора Григорьевича.Вы, наверное, по этому вопросу?

– Возможно, – уклонился от прямого ответа Потапов. – АТуманян на месте?

– Борис Арсенович у себя. Сейчас у него руководитель отдела,но вы можете войти. Я ему сообщу о вас.

Сев на место, она подняла трубку одного из телефонов:

– Борис Арсенович, к вам приехали сотрудники службы охраны.Они хотят поговорить с вами. Можно им войти? Они в приемной.

Она выслушала ответ и, положив трубку, сказала:

– Можете пройти.

Потапов прошел первым. В небольшом кабинете за столом сиделкоренастый крепыш. Его лысая голова напоминала бильярдный шар. Увидев гостей,он поднялся, кивнув своему собеседнику, мужчине средних лет. Тот, поправляяочки, извинился и быстро вышел из кабинета.

– Усаживайтесь, – глухо предложил Туманян, указав на стулья,стоящие у приставного стола.

Дронго обратил внимание на мебель в кабинете. В условиях,когда большинство научных учреждений с трудом сводили концы с концами, вкабинете и в приемной была немецкая офисная мебель, за которую, очевидно, былиуплачены немалые деньги. Институт Глушкова явно не бедствовал. «Хотя, – подумалДронго, – институты, появившиеся в последние десять лет и занимавшиесяэкономикой или проблемами переходного периода, жили неплохо, в отличие оттрадиционных НИИ, вынужденных сдавать свои помещения в аренду, увольнять сотрудникови годами не получать должного государственного финансирования».

– Я вас слушаю, – вздохнул Туманян. – Вы, наверное, поповоду похорон Федора Григорьевича? Мы уже занимаемся этим вопросом.

– Нет, – ответил Потапов, взглянув на Дронго. – Мы хотели задатьвам несколько вопросов.

– Пожалуйста, – кивнул Туманян. – Вчера нас весь деньдопрашивали сотрудники прокуратуры. Я готов ответить и на ваши вопросы.

– Вы давно работаете в институте? – спросил Дронго.

– С момента его основания. С восемьдесят восьмого.

– И вашим директором всегда был Глушков?

– Конечно. Он и создал наш институт. Даже когда ФедорГригорьевич был назначен вице-премьером, он оставался директором. А исполняющимобязанности был Савицкий. Кстати, он должен скоро приехать…

– Значит, вы хорошо знали Федора Григорьевича?

– Очень хорошо. Прекрасный был человек. Умница, тактичный,выдержанный, мудрый. Красивый. Женщинам очень нравился. Такого человекапотеряли…

– В четверг вы были на работе?

– Весь день. И ушел позже всех, в восемь вечера.

– Когда в тот день вы видели последний раз академикаГлушкова?

– Когда он уезжал на дачу. Я зашел к нему подписатьдокументы, и он уже собирался уезжать. Он подписал документы и быстро ушел.

– В каком он был настроении?

– В обычном. Правда, был очень уставший. В последнее время ячувствовал, что у него появились какие-то проблемы, но он никогда ничего нерассказывал. А я не так воспитан, чтобы спрашивать об этом. Тем более такогочеловека, как Федор Григорьевич.

– И ничего необычного вы не заметили?

– Нет, ничего. Ему позвонили на его городской телефон, и онвзял трубку. Кажется, звонил кто-то из членов семьи, точно не знаю. Но онкоротко сказал: «Увидимся дома». И начал собирать вещи.

– Кто звонил, вы не уточнили?

– Нет, конечно. У нас не принято задавать такие вопросы.

– Он уехал в плохом настроении?

– Этого я не заметил.

– Вы не знаете, у Глушкова мог быть пистолет? Может быть,ему подарила какая-нибудь делегация и он лежал у него в кабинете?

– Пистолет? – не понял Туманян. – У него никогда не былопистолета. Ружье у него, кажется, было. Но про пистолет я ничего не знаю.

– У института были какие-нибудь проблемы в последнее время?

– А вы знаете организации, где нет проблем? – удивилсяТуманян. – Конечно, были. Полно всяких проблем. Но если вы думаете, что ФедорГригорьевич умер из-за этого, то ошибаетесь. Он никогда не жаловался на сердце.Возможно, внезапный инфаркт. У него ведь было столько стрессов. Когда в первыйраз ушел из правительства, было легче. А во второй раз кто только его не ругал,особенно газетчики. Одна статья очень подлая была. «Стратегический пессимист»называлась. Он ведь первым стал говорить о вреде государственных облигаций, покоторым платили неслыханные проценты. А когда в августе девяносто восьмогодефолт случился, вот здесь все его правоту и признали. Тот же журналист потомсюда приезжал, хотел написать репортаж про академика, который оказался умнеедругих. Но Глушков его не принял. Очень принципиальный мужик был, оченьчестный. Если бы в правительстве все были такие, мы бы давно жили, как вШвейцарии или Норвегии.