Проза Дождя - Александр Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Две родинки – это уже созвездие, как вы думаете?
– Я уже не думаю, я согласна…
Она первой назвала имя, я в ответ отдал свое. До сих пор ношу его при себе, как кольцо обручальное.
– А вы мое носите или сняли?
Оно у нас одно: и у людей, и у животных, и у насекомых, и у трав. Оно нас делит или мы его дробим? Оно царь всего и всех. Хотелось бы думать, что это вера, но это не так. Время – его имя, время.
Трамваи не ходят вспять, да я и не езжу, некуда больше ездить. В последний декабрьский вечер, когда трамвай отправлялся в депо, я нацарапал на окнах: «Ты где? У какого окна? В городе каком? В какой стране? Ты на Земле?»
Вышел, потоптался на морозе, и до меня дошло, что главного не написал, вернулся и добавил: «Я еще здесь!»
Раньше вопрошали: «Орел или решка?» Сейчас на слова мода другая. Орут: «Брутто или нетто?» Это я так, для разминки мозгов. Новость во мне несказанная. Кому ни скажу, все руками машут и бегут сломя головы. А неразделенная новость покруче неразделенной любви будет.
Была не была. Шекспир, спасибо ему, и спустя столетья не дает нам покоя. Оказывается, слова Гамлета «Быть или не быть?» переведены в корне не верно. Видно, время для настоящих слов не подходило. Слава Богу, отыскался переводчик честный. Клятву дал на всех трагедиях великого драматурга, и зазвучала истина с уст его: «Не быт! Я брат небыта». Услышат ли люди?
В прошлом веке довелось побывать в Ульяновске. Командировочные дела решал в светлое время. Вечера коротал в музеях. С тех пор туда не ходок. Травмирован ленинской темой. Если бы не сосед по номеру.
Подселили его после скандала: соседей довел до белого каления. Увезли их на скорой в такую больничку, справки которой биографии пачкают, о чем администратор гостиницы честно предупредила. Но после Владимира Ильича и черт не страшен, согласился. Купили коньячку по поводу, уселись за шахматы. Три вечера – три бутылки. Три партии за шахматной доской. Ну вот и всё. Когда уезжал, администратор благодарила за тихие вечера, хотела письмо отправить моему начальству – отказался. Для меня они тихими не были, во мне бурлило. После тех вечеров много в жизни поменять пришлось. Из Ульяновска уезжал другим человеком. Первой заметила жена, начальник понял и уволился, друзья зауважали.
Вот что произошло на родине Ильича.
Мы условились: на своем ходу говори, сколько душе угодно, а как сделал ход, так молчи. Он над каждым шагом корпел, я по природе спринтер. Он меня словом победил, и убедил, и побил основательно, разгромил по всем статьям. У меня ни ума, ни времени на ответные слова не нашлось.
– Я скажу важное, ты попробуй понять; те двое приняли слова в штыки, на них и накололись.
– Говори, раз молчать нет охоты.
– Вот какой национальности Чингиз-хан по-твоему?
– Монгол.
– Не смеши, он – калмык.
– Сам ты калмык.
– Я – да, настоящий, без примеси. А у Суворова, знаешь, какая национальность?
– Суворов – русский.
– Сам ты русский. Суворов калмык. Ты еще скажи, что Наполеон – француз.
– Что, и он – калмык?
– А как же, чистых кровей, от пяток до макушки калмык. И Кутузов наш, и Багратион.
– Ври, да не завирайся.
– Ничегошеньки ты не знаешь. Жуков с Рокоссовским тоже калмыки.
Хотелось его бутылкой из-под коньяка по башке треснуть, да что-то подсказало – следующий вечер еще интереснее обещает быть. Так оно и оказалось.
– Ладно, убедил. А Ленин?
– В Ленине нашей крови мало, трещит его теория по швам. Ты одно пойми, все великие воины – калмыки.
– Что, и Кастро калмык?
– Этот наш до косточки. Некалмыков много, вот ты не калмык.
– Ну и что?
– Как что? Вы все битвы проигрывали нам и проигрывать будете впредь.
– Почему? Объясни, если такой умный калмык.
– Никому не говорил, тебе скажу.
– За что честь?
– Есть в твоих глазах что-то наше, зацеплюсь: поймешь – калмыком станешь.
– Цепляйся, раз охота.
– Всё дело в мясе. Некалмыкам лишь бы пожрать, вот и бьют скотину, та пугается, страх в кровь приходит, из нее – в мясо. А как поешь мясо такое, так трусости в тебе на кусок добавится.
– А вы какое мясо едите?
– Мы полуголодные, настоящее мясо, где страха нет, добывать трудно. С солнцем, с ветром приходится дружить. Джейран должен из жизни уходить гордым, ни на секунду не осквернив себя страхом. Только такое мясо едят калмыки. Среди нас нет трусов. Мы воины в каждой капле своей крови.
Вот так закончился второй вечер. А ночь спросила: «Кто ты?» Я ничего не ответил ей. Я еще не знал. На третью бутылку коньяка не было денег, да и не до того. Но она стояла на столе, и шахматы рвались в бой. Белыми играл он. Я сделал свой ход и победил, но слов «сдаюсь» не услышал в ответ. Мой сосед был предельно краток в последний вечер:
– Ты калмык.
– Я?
– Да.
Живу не в степи, и коня нет, и глаза не раскосы. Я не охотник, мясо покупаю в магазине. Друга два – ветер и солнце, национальность одна.
Я – калмык.
– Тебя за сколько обкромсали?
– За так!
– «Так» это что?
– «Так» – справка из ЖЭКа.
– И кому она выдается?
– Тем, у кого в течение месяца не было горячей воды.
– У меня нет, и когда была, не помню.
– А стричься тебе давно пора, сходи в свой ЖЭК. Дадут справку, прикрепят к парикмахерской, а там и голову, и шею помоют и постригут за «так».
Разговор этот недели две назад состоялся, звоню – и всё без толку. Может, у него денег нет, а то еще хуже – потерял сотовый?
Объявился месяца через полтора лысый и тихий.
– Как у тебя со справкой, лады?
– Да, справка есть.
– А голову мыли?
– И голову мыли, и в жопу кололи.
– А туда зачем?
– Спрашивали, кто надоумил.