Град Божий - Эдгар Доктороу

Я ощущаю покой, тот покой, какой испытываешь, слушая историю, конец которой тебе хорошо известен. Я смотрю на времена, когда люди воплощали сказку, а улицы, по которым они ходили, были говорящими. Что за слово инфраструктура? Это слово, которое доказывает, что мы утратили свой город. Наши улицы предназначены только для транзита. Наши сказки развенчаны, небоскребы, потеснившие нас, насмехаются над самой идеей культуры, достойной доверия.

Боже, какая это ошибка считать Бруклинский мост, Сохо или ряды гарлемских домов признаками непрерывности нашей истории. Произошло нечто страшное. Словно эти фотографии не молчаливые мгновения прошлого, но предостерегающие символы, призраки, существующие одновременно тогда и сейчас, навязчиво пророчествующие утрату нами их мира, который просто дал нам время на иллюзию процветания, период которого закончится тем, что нас тоже расставят по местам на фотографиях рядом с незнакомцами из сновидений, но наши лица будут плохоразличимы, если вообще видимы.

* * *

Том Пембертон дает о себе знать, и мы встречаемся за выпивкой «У ньюйоркца» на углу Девятой улицы и университетской площади.

Теперь он не носит стихарь, его не лишили сана, но и не дали нового назначения. Работает он в хосписе для безнадежных больных на острове Рузвельта. Он отяжелел, с тех пор, как я видел его последний раз, на крупном его лице появились новые морщины, но оно осталось открытым, честным, красивым, как дикий цветок. Светлые, широко посаженные глаза беспокойно оглядывали зал, словно Том искал человека, способного осчастливить его душу.

Вы достаточно хорошо пишете, говорит он, но ни один писатель не в состоянии воспроизвести настоящую фактуру ткани реальной жизни.

Даже Джойс?

Мне приходится еще раз пристально посмотреть на него. Но теперь, когда я вижу несхожесть, так сказать, изнутри, мне кажется, что стоит более настороженно отнестись к литературе.

Хорошее начало.

Вы оскорблены. Но я говорю только, что вы — типичный писатель. Это комплимент. В конце концов, я мог бы мелом вычеркнуть вас из списка моих знакомых, как никудышного писателя. Это очень расстраивает — читать рассказ о самом себе, написанный изнутри моего сознания. Еще одно потрясение еще одной веры.

Ну хорошо, наверно, мне стоит опустить эту тему.

Бога ради, вы вовсе не нуждаетесь в моем одобрении. Я согласен с этим, все в порядке, не нужно никаких вожжей. Я даже не стану просить вас исключить из повествования истории с моими девочками. Теперь они, конечно, стали старше, живут своей жизнью.

Считайте, что я это сделал.

Триш снова вышла замуж… Почему вы не сказали, кто ее отец?

Я сделаю это позже.

Я продолжаю слушать его. Обычная высокомерная усмешка, хотя должен сказать, что ему нравится иметь в семье умиротворяющего пастора.

Отличный образ.

Вероятно, да. Но послушайте, вы же используете настоящие имена, хотя сами говорили мне…

Знаю. Я изменю их. Но сейчас это самые подходящие имена. С другой стороны, это единственно возможные имена. Так что это прогресс.

И не только «Таймс» напечатала историю об украденном у меня распятии. Она была лишь одной из независимых газет.

Понимаете, отец, когда что-то сочиняешь, то занимаешься именно этим, то есть создаешь сочинение. Сдвигаешь время, изменяешь обстоятельства, что-то вставляешь, что-то выбрасываешь. Ты не можешь поклясться оставить в сочинении все. Или допустить, чтобы что-то произошло так, как оно произошло в действительности. Факты могут оказаться удручающими. Действительность исключается, она несущественна.

Несущественная действительность?

Надо сделать так, чтобы часы шли.

Нет, здесь явно что-то не так.

О мой мальчик! Что именно, Пэм?

Вы же понимаете, что я не диктую вам, что писать, а что не писать. Руки прочь. Но епископ ополчился на меня не из-за проповеди в церкви Святого Тимофея. Да и то, что вы вложили в мои уста, не соответствует реальности.

Вы сами дали мне ту проповедь…

И да и нет — я уже думал об этом, — все дело в моей проповеди в Ньюарке. Именно тогда он почувствовал, что это последняя соломинка. Правда, я в этом не уверен. Кстати, там Церковь вообще шире и свободнее. Они принимают женщин, геев… они либеральны в спорах. Как и я. Не стоит упрощать, конечно. Всем заправляют англиканцы. Вообще они дают большую свободу действий таким людям, как я, но Церковь ценят не за это.

Что вы сказали?

Что?

О соломинке вашего епископа.

О, это достаточно просто. Я только спросил их об уроне, который нанесла христианству спланированная бойня евреев в Европе. Нашей истории об Иисусе Христе. Я имел в виду, учитывая худосочный ответ на этот вопрос наших ребят, является ли холокост проблемой только для иудейских теологов? Но кроме этого, я попросил их — а там собралась большая толпа, после пустой церкви Святого Тимофея мне казалось, что я выступаю в Радио-Сити, и толпа эта была на моей стороне, — так вот, я попросил их вообразить… какое умерщвление плоти, какой ритуал, какая практика может быть соразмерным ответом христианства на эту катастрофу. Что-нибудь, что уверило бы нас в том, что наша вера не является неким успокаивающим самообманом. Что-нибудь, убеждающее нас в истинности нашей религиозной истории. Что-нибудь столь потрясающее, как Освенцим и Дахау. Что это будет? Массовое отшельничество? Пожизненное самоотречение и паломничество по всему миру миллионов христиан? Уход христиан на тысячи миль от тех мест, где находились лагеря смерти? Я сказал им, что не знаю, каким должен быть правильный ответ, но я узнал бы его, если бы увидел.

Именно это вы и сказали?

Для начала.

Я понимаю.

Да. Это был крах.

* * *

Простейшая техника компьютерного взлома позволяет получить доступ к делам мужа: посредничество и банковские счета, страховые полисы и медицинские осмотры, платы по закладным, досье об учебе в школе и службе в армии, размеры кредитов и взносы в кассы политических партий. Ко всему, что можно получить и со временем отнять. Служба поддержки, адвокаты, бухгалтерия, советы по инвестициям. Кто и где. Средства сообщения. Анализ почерка. Анализ голоса — легко узнаваемый филадельфийский гнусавый тембр. Анализ расходов по кредитной карте, счета за телефонные разговоры, раскрытие тайной стороны жизни — поиск: любовница, мать на содержании. Ничего. Никакой незаконной торговли алмазами или цветами; муж — чистый, как слеза ребенка. Нарцисс, единственная любовная интрижка — с самим собой. Но эта страсть всепоглощающая.

Будучи старше их обоих на десять — пятнадцать лет, муж являет собой нечто вроде корпоративного чуда, члена правления корпорации, производящей компьютеры под крылышком японского конгломерата, включающего в себя холдинги спутниковой связи, электроники и компаний, производящих прохладительные напитки. Любовник понимает, что на таком уровне эффективный менеджмент не требует знания конкретной специфики производства. Он подговаривает любовницу убедить мужа принять вызов — поселиться в другом городе, совершать регулярные поездки в Японию, завоевывать новые рынки… Это делается. Потом, пока муж пакует чемоданы, прощаясь со старой работой, стараясь сохранить сердечные отношения — бизнес переменчив и никогда нельзя сжигать за собой мостов, жена/любовница отправляется на Тихоокеанское побережье, чтобы ознакомиться с местом, найти дом в подходящем окружении и тому подобное.