Послевкусие - Мередит Милети

Хлоя в его руках кажется тяжелой; неловко поддерживая ребенка, Джейк с беспомощным видом оборачивается ко мне. Заметив меня, Хлоя принимается плакать с удвоенной силой, выгибаясь от негодования. Я забираю ее у Джейка, прижимаю к себе и поворачиваюсь так, чтобы она могла его видеть. Хлоя хватается за мою рубашку; я понимаю, что она хочет грудь. Я начинаю целовать ее крошечные пальчики.

— Она проголодалась и совсем мокрая, бедняжка, только и всего. — Я говорю вполголоса, чтобы успокоить обоих. — Джейк, в холодильнике стоит бутылка сока. Ты не мог бы ее принести? Я сменю подгузник, и ты сможешь покормить Хлою.

Джейк молча выходит из комнаты, а я включаю свет и достаю чистый подгузник. Хлоя уже не плачет, она успокоилась, услышав мой тихий голос и почувствовав знакомое прикосновение.

— Сейчас папочка придет, принесет тебе сок. Будь умницей, — шепчу я. — Не пугай его, Хлоя. Пусть он тебя полюбит.

И только когда раздается щелчок замка потихоньку прикрытой двери, я понимаю, что мы с Хлоей остались одни.

До того как появилась «Граппа», мы с Джейком любили летним вечером сходить в парк Джеймса Уокера, чтобы поболеть за какую-нибудь команду детской бейсбольной лиги. Сидя на деревянной скамье, мы смотрели, как мальчишки сплевывают, размахивают битами, натирают мелом руки и жуют большие куски жевательной резинки, делая вид, будто это табак. Окруженные их младшими братьями и сестрами, с чумазыми, испачканными мороженым мордашками, их усталыми, но счастливыми родителями, мы яростно и громко болели за проигрывавшую команду.

Помню, как я представляла себе, что придет время, и Джейк сам начнет тренировать наших детей. Было легко вообразить, как он, в пиджаке и галстуке, опускается на колено возле сцены, чтобы сделать снимок нашего сосредоточенного маленького Моцарта, который впервые в жизни выступает на публике — с песенкой про звездочку на небе. Глядя, с каким удовольствием Джейк наблюдает за маленькими игроками, как вопит от восторга, когда ватага потных мальчишек, которых он даже не знает, завладевает мячом, я, как теперь понимаю, ошибалась, принимая этот восторг за нерастраченные отцовские чувства. Мне никогда не приходило в голову, что Джейк вопил от восторга именно потому, что те мальчишки не были его детьми.

Могла ли я предвидеть реакцию Джейка на отцовство? Несомненно, какие-то признаки должны были быть, я наверняка должна была догадаться, что он поведет себя именно так, однако сколько бы я ни прокручивала в голове сцены нашей жизни до рождения Хлои, я ничего не находила. Что такое случилось в прошлом Джейка? Неужели его родители допустили промах и он из-за этого теперь наотрез отказывается принять свою дочь? Если что-то было, мне он об этом не рассказывал, я ничего не знаю.

Отец Джейка — человек сухой и сдержанный, но вовсе не лишенный человеческих чувств. Его мать — приятная, милая женщина. Правда, виделись мы нечасто. Не могу сказать, что хорошо знаю родителей Джейка, да и говорила я с ними, в общем-то, всего раз — когда начался бракоразводный процесс. Они никогда не проявляли особого интереса к Хлое, и это, конечно, меня задевает, но я понимаю, что далеко не все бабушки и дедушки стремятся посвятить свою жизнь внукам, особенно если считают себя еще слишком молодыми, слишком здоровыми и полными сил, чтобы безропотно согласиться с ролью бабушек и дедушек, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Ну хорошо, мне не дано проникнуть в прошлое Джейка и узреть там приметы Джейка нынешнего, понять, что мешает ему проявлять отцовские чувства. Но свою-то предысторию я как-никак знаю. Как тогда объяснить, что мне ужасно нравилось вынашивать ребенка, я радовалась каждому его толчку, каждой связанной с ним боли. Я легко отказалась от вина и галлонами пила молоко. Я безропотно сносила все тяготы, не говоря уже о постоянно ноющей спине, — так хотелось мне родить Хлою. Откуда все это?

Только не от матери, женщины, которая, помимо прочих достоинств, умела бегло говорить по-французски, делала потрясающие суфле и каждый день прикладывалась к «Сиграму». Нет, если из меня и получилась более-менее приличная мать, то благодарить за это надо моего отца. Вот кто действительно обо мне заботился — расчесывал мне на ночь волосы и заплетал их в косички, читал вслух и учил играть в софтбол, настоял на том, чтобы я училась играть на пианино, и помогал делать уроки. Человека нельзя заставить быть хорошим родителем. Может быть, отец понимал и это? Может быть, он с самого начала мечтал о ребенке за двоих, за себя и за мать? Может быть, и я мечтала о Хлое так же?

Вспомнив об отце, я чувствую укол совести. Я не звонила ему целый месяц. За это время он оставил мне два сообщения, и ни в одном из них не слышалось и тени упрека. Отец не из тех, кто любит разговоры по телефону, но я точно знаю, что он за меня переживает. По своей природе он одиночка, вдовец, преподает теоретическую физику в университете Карнеги-Меллон. Он из тех ученых, кто охотнее созерцает математические отклонения вселенной, чем общается с себе подобными. И вместе с тем у него твердый, стоический характер, он всегда готов помочь — до тех пор, пока от него не требуют чрезмерной эмоциональной отдачи.

Я из кожи вон лезла, чтобы не посвящать его в скандальные подробности моего развода. Если бы я стала описывать ему пережитое унижение, то лишь смутила бы его; об интимной стороне брака я никогда с отцом не говорила. Даже о том, что мы расстались, я рассказала лишь спустя несколько недель, втайне надеясь, что, может быть, мы с Джейком помиримся и отец ничего не узнает. Просто безобразие, что я, целиком погрузившись в свои семейные дрязги, перестала звонить отцу.

Поздно вечером я звоню ему домой, намереваясь пригласить вместе с Ричардом на День благодарения. Я вздрагиваю, когда в девять тридцать вечера, в воскресенье, мне отвечает автоответчик, хотя обычно в это время отец сидит дома и смотрит канал Пи-би-эс. Более того, он записал новое обращение, когда позвонившему дают понять, что он разговаривает с человеком, а не просто с телефонным номером: «Привет, это Джо. Меня нет дома, поэтому после гудка оставьте свое сообщение, и я вам перезвоню». Голос отца звучит бодро и весело. Обычно автоответчик говорит его голосом примерно так: «Здравствуйте. Вы позвонили на номер шестьсот девять сорок пять ноль семь». Отец никогда не скажет «шесть ноль девять» вместо «шестьсот девять». Он этого терпеть не может. «Это, — скажет он любому, — разные числа!»

— Пап, это Мира. Звоню, чтобы узнать, как ты. Да, и еще хочу пригласить тебя на День благодарения. Знаю, что надо было позвать тебя раньше, но мне только что звонил Ричард и сказал, что приедет. Мы с Хлоей были бы ужасно рады, если бы ты тоже к нам выбрался. Но мы еще поговорим.

В последнюю секунду у меня перехватывает горло. Я чувствую, как сильно соскучилась по отцу, по его спокойным, взвешенным и логичным суждениям. Я хрипло шепчу:

— Я люблю тебя, папа, — но в трубке уже звучат короткие гудки.

На следующее утро, оставив Хлою в яслях, я захожу в кофейню, чтобы выпить чашку капучино, чего раньше никогда не делала. Обычно я предпочитаю прийти на работу пораньше и выпить кофе на кухне, но сегодня мне не хочется идти в свой ресторан, потому что там будет Джейк, и я с ужасом думаю о нашей встрече. На всякий случай, если мы все-таки встретимся, я продумываю изменения в сезонном меню — тогда нам будет о чем поговорить и не придется обсуждать то, что случилось вчера. Меня заинтересовала упомянутая Джейком свинина с фермы Кастелли. И еще кабанина. Скажем, рагу из кабанины с тушеной морковью и фенхелем. Обязательно колбаски, и сочная баранина, и пряная свинина, а на гарнир — приправленная черным перцем полента[22]. Мидии, сваренные на пару сладкого вермута, салат из цикория с анчоусами, политый теплым острым соусом из каперсов. Наконец, убедившись, что у меня достаточно свежих идей, чтобы отвлечь нас от выяснения отношений, я готова к встрече с Джейком.