Я сбил целый авиаполк. Мемуары финского аса - Эйно Антеро Луукканен

С тяжелым сердцем я следил, как истребители взлетают в небо, а потом поплелся в дежурку, слушая затихающий рев моторов. Затем долетел треск пулеметных очередей… В том направлении, откуда долетали звуки, я увидел незабываемую картину. В считаные секунды небо заполнили крутящиеся и прыгающие самолеты. Судя по всему, штаб дал нам неправильную информацию относительно курса и сил противника или наши налетели на совершенно другую группу. В результате 15 «фоккеров» и «Гладиаторов», которые еще набирали высоту, сами были атакованы 36 русскими самолетами.

Я прыгал, как кошка на горячей крыше. Я еще никогда не видел маневренный воздушный бой с земли, и мне это совершенно не понравилось. В этот момент примчался на автомобиле командир эскадрильи майор Магнуссон, и мы вместе следили за битвой, разгоревшейся у нас над головами. Даже в фильме «Ангелы ада» нельзя было увидеть ничего подобного. Наши D. XXI, кургузые И-16, «Гладиаторы» и маленький И-153 перемешались в бешеном водовороте. Насколько я знаю, это был первый случай, когда мы увидели русские самолеты в яркой расцетке. До того мы видели только грязно-оливковую окраску верхних поверхностей и серо-голубую – нижних. Но на этих истребителях виднелись яркие красные и желтые пятна, очевидно, они отмечали принадлежность к одному из элитных гвардейских полков.

Бой велся на разных высотах – от самой земли до 2000 метров. Иммельманы, бочки, боевые развороты, пике, петли, штопоры – у нас перед глазами мелькали буквально все фигуры высшего пилотажа. Никто не давал пощады и не просил, и когда самолет с воем врезался в землю, над деревьями плыл дым похоронного костра, отмечая последнее пристанище пилота. В небе виднелись несколько парашютов. Фантастическая какофония примерно полусотни авиамоторов, воющих на максимальных оборотах, и прерывистый треск множества очередей описать просто невозможно. Это была фантастическая дуэль, подобная тем, которые разыграются в небе над Францией год спустя. Бой продолжался всего около 15 минут, хотя нам с земли он показался просто бесконечным. Когда противник улетел, наши истребители, поодиночке и парами, начали возвращаться на базу.

Старуха сегодня пускала в ход свою косу без всяких колебаний и никому не отдавала предпочтения – на базу не вернулись один «фоккер» и пять «Гладиаторов». Мы не понесли бы таких серьезных потерь, если бы наша маленькая группа не была застигнута в крайне невыгодном положении. Лейтенанты Тату Хуханантти, Эркки Халме и датчанин Кристенсен погибли в этом бою. Другой датский доброволец, лейтенант Христенсен, и младший лейтенант Олави Лилья выпрыгнули с парашютами, хотя последний получил несколько ран. Младший лейтенант Толкки спасся чудом, так как упал в сугроб, когда его истребитель взорвался над самыми верхушками деревьев. Но самой горькой из потерь для меня стала гибель Тату. Опытный пилот, меткий стрелок, который имел больше всех побед в нашей эскадрилье, Тату одним из первых испытывал D. XXI. Я никогда не желал иметь более дисциплинированного и бесстрашного заместителя командира звена. Вероятнее всего, он был тяжело ранен во время боя, но в самый последний момент он протаранил русский истребитель.

У нас практически не было времени, чтобы горевать и зализывать раны, так как во второй половине дня нам пришлось совершить еще два вылета, и когда уже в сумерках мы приземлились и собрались в казарме, сил не осталось никаких. Даже сообщение, что русские в ходе боя потеряли 8 самолетов, не могло рассеять мрачное настроение. Мы начали прикидывать, как долго мы сумеем продержаться против могучего Советского Союза. Из окон мы могли видеть зловещее багровое свечение над «пяткой» Карельского перешейка, свидетельство многочисленных пожаров. На юге и юго-востоке высокие столбы дыма поднимались над Сайниа, Соммее, Лауримяки, Каухала и многими другими городами. Часть пожаров была результатом вражеских обстрелов и бомбежек, но в основном это был результат нашей политики выжженной земли, так как наши войска были вынуждены отступать шаг за шагом. Эти багровые небеса полностью соответствовали нашему мрачному настроению.

Поздно вечером мы получили приказ взлететь завтра утром до рассвета и перебазироваться с озера Саймаа на аэродром Леми юго-западнее Руокалахти. Хотя мы были измучены сегодняшними вылетами, лишь после полуночи я сумел добраться до постели. Мне пришлось собирать вещи погибших пилотов, чтобы отослать их родным. Хотя летчики-истребители не страдают излишней мнительностью, я не мог отделаться от ощущения, что Тату предвидел свою печальную судьбу. Обычно радостный и улыбающийся, в этот день он был непривычно угрюмым.

Мне показалось, что я только закрыл глаза, как мой ординарец грубо затряс меня, сказав, что уже четыре утра. Он также сообщил, что несколько маленьких групп русских бомбардировщиков навестили нашу базу, но самолеты и люди не пострадали. Меня вырвали-таки из объятий Морфея.

За час до рассвета мы вылетели к нашей новой базе в Леми. Очевидно, русские все знали о нашем аэродроме на озере Саймаа, и этой базой больше нельзя было пользоваться. Мы приземлились на льду в Кивиярви, где завершилось мое двухмесячное командование.

Необходимость перебираться с одной базы на другую сделала нас очень мобильными, уже через несколько часов после прибытия в Кивиярви мы были готовы к вылету. Летчики разместились в здании, примыкавшем к местной почте, а ремонт самолетов производился на соседнем аэродроме Леми.

Мы совершенно забыли, что такое мирная жизнь, как можно обедать в назначенное время и спать 8 часов подряд. Мир уютных чистых комнат, свежего белья и отпусков перестал существовать. Наш мир теперь съежился до дежурной комнаты, жаркой и полной табачного дыма, и кабины Фоккера D. XXI с ее приборами, ручкой управления, сектором газа и прицелом. Мы перестали гадать, когда и как все это закончится и что ждет нас в будущем. Мы жили буквально текущим моментом, война длилась всего четвертый месяц, но нам казалось, что мы постарели на десять лет. Действительно, опыт десяти лет для нас спрессовался в десять недель. Мы узнали истинную цену товарищества, страха и горя, но, что самое главное, мы теперь познали самих себя, наши способности и наши пределы.

Утро 4 марта выдалось довольно спокойным. После прибытия на лед Кивиярви мы летали очень мало из-за очень плохой погоды. Если не считать нескольких коротких и неудачных вылетов на перехват, мы все время сидели на земле, если уж говорить совсем точно: на льду. Утром пошла сплошная облачность с нижней границей чуть выше 200 метров. Хотя перспективы были крайне сомнительными, мы все-таки находились в полной готовности к вылету, коротая время в дежурке за игрой в карты. Такие периоды бездеятельности вызывали растущее нервное напряжение. Нас нельзя было назвать экспансивными. Как все нормальные люди, мы предпочли бы поваляться на койке, да и война сделала нас немного замкнутыми. Лишь после обеда, когда мы сидели в казарме и дымили трубками, начинался непринужденный разговор и мы свободно обменивались мнениями. Но в дежурной хижине приходилось постоянно одним ухом караулить звонок телефона, который означал немедленный взлет, поэтому беседы никак не клеились.

Наше положение все больше ухудшалось, и я поймал себя на мысли, что все чаще прикидываю свои тающие шансы на выживание. Вполне возможно, что следующий вылет окажется для меня последним. Над нами витала зловещая неопределенность, однако нам не оставалось ничего иного, как ждать улучшения погоды. Наши нервы были напряжены до предела, и все чаще случались срывы. Но как только мы оказывались в кабинах истребителя позади радостно ревущего мотора, все предчувствия и опасения сразу улетучивались.