Сквозь зеркало языка - Гай Дойчер

Хольмгрен разработал простой и эффективный тест на цветовую слепоту с использованием примерно сорока мотков шерсти разных оттенков (см. таб. 1 на цветной вклейке). Он показывал людям один цвет и просил их выбрать все мотки похожего цвета. Тот, кто выбирал необычные цвета или даже невольно колебался при выборе, немедленно привлекали внимание. Среди 266 работников одной линии железной дороги, проверенных Хольмгреном, он нашел тринадцать случаев цветовой слепоты, в том числе у начальника станции и машиниста.

Крушение поездов в Лагерлунде, Швеция, 1875 (Шведский железнодорожный музей)[77]

Таким образом, стало ясно, какую опасность цветовая слепота несет на практике в эпоху быстро растущей сети железных дорог, а цветовое зрение мгновенно стало темой дня. Она долго не покидала страницы газет,[78] и за несколько лет во многих странах были созданы правительственные комиссии, чтобы в обязательном порядке проверять на цветовую слепоту всех служащих железных дорог и морского флота. Трудно представить более удачный момент для выхода книги, предполагавшей, что современная цветовая слепота была рудиментом того состояния зрения, которое было нормой в древности. И именно такую теорию предложил Гуго Магнус в трактате 1877 года об эволюции восприятия цвета.[79] То, что не удалось в 1858 году Гладстону в его революционном исследовании (большинство так и не продвинулось дальше второго тома, а глава о цвете была спрятана в конце третьего), чего не достиг даже Гейгер с его потрясающим выступлением в 1867-м[80], Магнус и Лагерлунда сделали десятью годами позже: эволюция цветового восприятия превратилась в одну из самых горячих тем эпохи.

Трактат Магнуса должен был служить анатомическим фундаментом – точнее, нервами и клетками – для филологических открытий Гладстона и Гейгера. Восприятие древних, писал Магнус, было похоже на то, что современные глаза могут видеть в сумерках: цвета блекнут, и даже ярко расцвеченные объекты кажутся неопределенно-серыми. Древние же воспринимали так мир даже при дневном свете. Чтобы объяснить эволюцию чувства цвета в течение последних тысячелетий, Магнус принял ту же эволюционную модель,[81] на которую опирался Гладстон двумя десятилетиями ранее, – улучшения посредством практики. «Эффективность сетчатки, – утверждал он, – постепенно увеличивалась за счет непрерывно и постоянно проникающих в нее лучей света. Стимуляция, производимая беспрестанной бомбардировкой частицами эфира, постепенно повышала реакцию чувствительных элементов сетчатки, пока они не проявляли первые признаки восприятия цвета»[82]. Эти приобретаемые усовершенствования передавались следующим поколениям, которые посредством упражнений все более повышали собственную чувствительность, и так далее.

Затем Магнус скомбинировал догадки Гладстона о первичности противопоставления светлого и темного с гейгеровской хронологической последовательностью появления чувствительности к спектральным цветам. Он заявил, что знает, почему чувствительность к цвету началась с красного и распространялась дальше по спектру. Причина была проста: длинноволновой красный свет – «самый насыщенный цвет», обладающий самой высокой энергией. Энергия света, говорил он, уменьшается, продвигаясь по спектру от красного к фиолетовому, и, таким образом, «менее насыщенные» холодные цвета могут быть восприняты, только когда чувствительность сетчатки значительно возрастет. Ко времени Гомера чувствительность дошла лишь примерно до желтого: красный, оранжевый и желтый различали довольно четко, зеленый только-только обозначился, в то время как синий и фиолетовый, наименее насыщенные цвета, были «еще столь же закрыты и невидимы человеческому глазу, как ультрафиолет в наше время».[83] Но процесс продолжался несколько тысячелетий, так что постепенно зеленый, синий и фиолетовый стали восприниматься так же четко, как красный и желтый. Магнус выдвинул гипотезу, что этот процесс, возможно, идет и по сей день, поэтому в будущем сетчатка расширит свою чувствительность еще и до ультрафиолета.

Теория Магнуса стала одним из самых горячо обсуждаемых научных вопросов дня и получила поддержку от ряда значительных фигур в разных областях.[84] Например, Фридрих Ницше увязал цветовую слепоту греков со своей философской доктриной и вывел из этого фундаментальное понимание их теологии и взглядов на мир.[85] Гладстон, уже бывший премьер-министр, находившийся на пике славы, был доволен тем, что нашелся авторитетный ученый, с таким энтузиазмом отстаивающий его выводы двадцатилетней давности, и написал благожелательный отзыв в популярном журнале «Девятнадцатый век» – вследствие чего дискуссия продолжилась и в других популярных журналах и даже ежедневных газетах.[86]

Утверждение, что восприятие цвета развилось только в последние тысячелетия, получило значительную поддержку и от видных ученых, в том числе от некоторых ярчайших светил в эволюционном движении. Альфред Рассел Уоллес, который независимо от Дарвина открыл принцип эволюции под действием естественного отбора, написал в 1877 году, что «если способность различать цвета усиливалась с течением времени, мы можем, вероятно, рассматривать цветовую слепоту как пережиток признака, когда-то почти универсального; а его столь широкая распространенность в наше время подтверждает, что теперешняя высокая восприимчивость человека к цвету и цветовым различиям – сравнительно недавнее приобретение»[87]. Другим выдающимся сторонником был Эрнст Геккель, предложивший теорию, что эмбрион рекапитулирует (повторяет) эволюционное развитие своего вида. В лекции, прочитанной в 1878 году в Венском научном клубе, Геккель утверждал, что «чувствительные колбочки сетчатки, которые обеспечивают лучшее восприятие цвета, возможно, постепенно развились только в течение последних тысячелетий».[88]