Магическая трубка Конан Дойла - Мария Спасская

В кармане у студента было ровно полтора шиллинга. Но немец рыдал, он действительно нуждался в помощи, и юноша решился.

— Вот, возьмите, — выпалил он, протягивая часы и цепочку. — Возьмите часы и цепочку и толкните их!

— Толкнуть? — в мокрых от слез глазах немца мелькнуло недоумение.

— Загоните! Это хорошие часы! И не спорьте!

Смущенный собственным великодушием, Артур снова погрузился в приготовление лекарств, уже отчасти сожалея о своем внезапном порыве, но убеждая себя, что на его месте именно так и поступил бы каждый порядочный человек.

И вот теперь уже ему приходилось принимать от других слишком щедрые подарки, вгоняющие в краску.

— Берите-берите, док, ведь это не последние мои часы, — снисходительно убеждал Артура американец. — Не сомневаюсь, что, когда потребуется, вы с самым чистым сердцем тоже окажете мне любезность. Вы врач и не сможете оставаться в стороне от консультации по естественно-научным вопросам.

— С радостью буду вам полезен не только как врач, но и как друг, — уступая настойчивым просьбам плантатора, Артур взял часы и принялся рассматривать их, привыкая к новой вещи.

— Да-да, именно как друг! — горячо воскликнул Роберт Смит.

— Ну что же, спасибо, дружище! — убирая часы в карман жилета, рассмеялся Артур. — Я рад, что на борту этого унылого судна встретил друга!

Леди Абигайль, наблюдавшая за этой сценой, подумала, что такому благородному человеку, как доктор Дойль, можно довериться. И вот теперь представился случай воспользоваться любезностью Артура.

— Да, мисс, именно так! Вы сойдете на берег только под присмотром доктора!

Получив согласие, мисс Бетти завизжала и, распахнув объятья, кинулась на шею старушке, чуть не свалив родственницу с ног. Затем заторопилась в каюту, наряжаться перед выходом. Тетушка последовала за ней, собираясь удостовериться, что наряд ветреницы будет приличным и не повергнет аборигенов в шок.

— Вот видите, — с улыбкой проговорил Артур, поворачиваясь к помощнику капитана. — На смену викторианской Англии идет преемница, непосредственная, живая, юная Америка.

— Как скажете, док, как скажете, — уклончиво ответил Том Вильсон, глядя на удаляющихся к каюте дам. — Ну что же, желаю хорошо провести время на берегу. Разрешите откланяться, господин Дойль. Служба.

Поднявшись с шезлонга и кивнув в знак почтения, Том Вильсон развернулся на каблуках и удалился в рубку. А с дальнего конца палубы к доктору торопился Роберт Смит. Молодой человек был в легкомысленном песочном жакете с широким поясом и короткими рукавами и бриджах цвета хаки, а рыжие вихры его покрывала широкополая шляпа, так горячо любимая среди жителей его родных мест.

— Ну? Так как, мистер Дойль? Вы поможете мне не оплошать с невольниками? — янки подмигнул Артуру, потрясая туго набитым щегольским бумажником из крокодиловой кожи, который держал в руках.

— Прошу прощения, Роберт, но я должен сопровождать на берег мисс и миссис Эверсон, — смутился врач. — Дамы просили помочь, и я уже дал согласие.

— Да ладно, док, не смущайтесь! — тяжелая пятерня американца опустилась Артуру на плечо. — Я вас отлично понимаю. Таких красавиц нельзя отпускать одних.

И мистер Смит, доктор Дойль и присоединившиеся к ним леди принялись терпеливо ждать, когда корабль пришвартуется, чтобы сойти на берег. Мистер Смит собирался купить невольников, доктор Дойль — проявить благородство и сопроводить знакомых дам в чужой и дикой стране, а мисс и миссис Эверсон хотели позаботиться об аборигенах, не понимающих своего счастья и манкирующих их заботой.

Дельфинья бухта. Наши дни. Лиза

Люблю ли я Гошу? Не знаю. Он просто у меня есть. Просто он часть меня. Как рука. Как нога. Без них тоже живут. Но как же больно, когда их теряешь! Хотя, честно говоря, сейчас меня подстегивает не столько любовь к сыну, сколько страх. Страх, живущий во мне с самого детства. Я очень хорошо помню момент, когда он во мне поселился.

Мне было шесть лет, и я проводила лето у бабушки. Бабушка забрала меня из Москвы к себе на дачу вовсе не потому, что хотела накормить витаминами с грядки и напитать летним солнцем, а потому, что отношения моих родителей зашли в тупик, и я только мешала им скандалить. Мама и папа подолгу и с упоением ругались, а я была досадной помехой в беспощадных родительских баталиях с взаимными оскорблениями, а порою и рукоприкладством.

Родителей я любила одинаково, но спокойного уравновешенного папу все-таки больше, чем взрывную, крикливую маму, и, копаясь на бабушкиных грядках, как-то обмолвилась, что ращу эти огурчики для любимого папочки. Мамина мама строго посмотрела на меня пронзительным взглядом инквизитора, от которого побежали мурашки по спине, и холодно заметила, что, к моему сведению, у моего любимого папы имеется другая семья. И там есть ДРУГАЯ ДЕВОЧКА. Еще бабушка сказала, что ДРУГАЯ ДЕВОЧКА не ломает полки холодильника и не забивет сток раковины цветочными лепестками, поэтому-то папа и будет жить с ней, а не со мной.

Мир в этот миг не изменился. Не грянул гром, небо не обрушилось на землю, и даже вороны все так же продолжали галдеть на старой яблоне у сарая. Я все еще сидела на корточках перед крохотными огурчиками, только завязавшимися на усатых кустах, и руки мои по-прежнему были в земле, но сердце больно-пребольно сжали стальные пальцы ужаса, который не отпускает меня и поныне. Тогда все обошлось, и папа остался с нами. Но теперь всякий раз я внутренне цепенею, стоит мне только подумать, что отец узнает обо мне что-то плохое. Во мне сразу просыпается шестилетняя Лиза, которая готова умереть, лишь бы папа не выбрал ее. ДРУГУЮ ДЕВОЧКУ.

С тех самых пор я не люблю людей. Я их боюсь. Боюсь их смеха, жестов, взглядов. И никогда никому не смотрю в глаза. Чужие взгляды сдирают с меня кожу и больно жгут оголенную плоть. Люди рассматривают мои изъяны и сравнивают, сравнивают меня с собой, со своими дочерями, женами, со всем миром. И с ДРУГОЙ ДЕВОЧКОЙ. И по их насмешливым лицам я понимаю, что не выдерживаю этой жесточайшей конкуренции. И вот тогда я закрываю глаза и вижу Скрута. И мне становится легче. Ведь я не одна, у меня есть друг! Кто живет под потолком? Гном!

Прямоугольник света от веранды падал на выкошенную лужайку перед домом. Силуэты отца и мамы высвечивались на фоне плетей дикого винограда на стене. Мама держала в руке неизменный ежевечерний бокал вина, поднося его к губам и потягивая свое любимое бордо. Отец, заложив руки за спину, раздраженно ходил из угла в угол, напоминая загнанного в клетку зверя. Негромко играл джаз, в воздухе плыли звуки фортепьяно, словно аккомпанируя сердитому папиному голосу, далеко разносящемуся по округе.

— Ты поставила меня в чертовски неловкое положение, — выговаривал он маме. — Завтра деловой обед, а денег кот наплакал! В это непростое для семьи время ты выгребла все кредитки и всю наличность! Варюша, как ты могла?