Прекрасные изгнанники - Мег Уэйт Клейтон

— Весьма сожалею, все это очень досадно, — говорил консьерж в пыльной униформе таким тоном, словно сожалел о том, что на платье плохо отгладили воротничок. — Прискорбно, конечно, что они нарушили расписание, но смею вас уверить — на прошлой неделе все было намного печальнее.

— Какое еще расписание? — не поняла я.

— Артобстрел перед завтраком, до и после обеда и ужина. Обычно на этом все и заканчивается.

Мы собрались в холле, пыль после артобстрела уже осела на плетеной мебели. Значит, опасность миновала? В дверных проемах домов на площади стояли люди, они были готовы выйти из укрытия, но все еще не решались.

— Как ни крути, больше одного раза не умрем, — изрек консьерж и, переключив свое внимание на возбужденно тараторящих горничных, быстро подошел к лестнице и стал подниматься по ней.

Я кинулась за ним. Дверь одного из номеров была распахнута. В стене гостиной зияла дыра, а мебель превратилась в дрова для растопки. Искореженный металлический каркас кровати стоял вертикально, напоминая уродливый объект современного искусства.

Постоялец жаловался, что угодивший в ванную комнату осколок снаряда уничтожил все его туалетные принадлежности. Конечно, при других обстоятельствах можно было бы посмеяться над тем, как трагически он переживал потерю зубной щетки и бритвы, но я-то понимала, насколько эти вещи были ему дороги. Я чуть не рванула в свой номер проверить, уцелело ли мое мыло, которое я, поддавшись панике, оставила в ванной.

Хемингуэя я нашла в холле, где он, пьяный и чумазый, курил и играл в покер.

— Представляешь, — сказала я, — меня заперли в номере, и я не могла выйти.

Он перевел взгляд с карт на меня. Кто-то присвистнул, и только в этот момент я поняла, что выбежала в коридор в одной ночной сорочке. Я обхватила себя руками за плечи, но глаз не отвела. Выражение лица Эрнеста было почти таким же, как в тот момент, когда он ввалился в мой номер и застал меня на кровати вместе с Тедом Алланом. Разве что сейчас к этому еще добавилась капелька смущения.

— Дочурка, в этом отеле полно пьянчуг и сводников. Я не хотел, чтобы тебя побеспокоил кто-то из этих типов. Или принял за шлюху.

Это слово покоробило меня, как отцовская фраза о том, что я капитализирую свои золотистые волосы. Но Эрнест просчитался: не на такую напал, я ему не Тед Аллан (он же Алан Херман). Я не собиралась тушеваться и теряться в тени Хемингуэя. Да как он только мог вообразить подобное!

— Принял меня за шлюху? — как можно непринужденнее переспросила я. — Эрнестино, да ты спятил! Где твои глаза? Меня — с моим-то скромным макияжем — даже с продавщицей сигарет не спутаешь.

Отель «Флорида». Мадрид, Испания

Март 1937 года

На следующее утро умопомрачительный запах яичницы с ветчиной привел меня в номер Эрнеста, где собралась все та же компания игроков в покер. Херб Мэттьюс из «Нью-Йорк таймс» пришел одновременно со мной. Он явился в крестьянских штанах, которые подчеркивали его длинные ноги, и в эспадрильях на поразительно тощих босых ступнях. Широкий подбородок, глубоко посаженные глаза. Он настороженно посмотрел на меня из-под очков в роговой оправе и буквально засыпал вопросами.

— Хорошо ли я спала? — повторила я, а сама представила его в рубашке с белым крахмальным воротничком в каком-нибудь офисе. — Вы это всерьез спрашиваете?

— Ах, ну да, — сказал он. — Видимо, мне следовало сформулировать иначе: поинтересоваться, не из тех ли вы молоденьких женщин, которые после такой увлекательной ночи, как сегодня, бросаются собирать чемодан. Или вы восприняли старый добрый артобстрел как радушный прием?

— У меня нет чемодана. Я приехала с брезентовой сумкой, в которую положила только консервы и смену одежды.

А также брусок мыла, но я не стала это афишировать.

Херб доброжелательно рассмеялся:

— Значит, только брезентовая сумка с консервами? Ладно, давай на «ты», и будем друзьями.

Он передал Сидни банку консервированных сосисок, а тот недобро глянул на меня и поставил банку в шкаф, который уже был забит ветчиной, кофе и мармеладом.

— Этот малый у Хемингуэя и за секретаря, и за повара, — шепнул Херб, а Сидни тем временем вернулся к установленной на кухонном буфете газовой горелке. — Он перепечатывает его тексты, готовит, ну и спит здесь, как верный пес. Эрнест привечает любого, а вот старина Сид не жалует тех, кто заявляется с пустыми руками. Поэтому он так на тебя и зыркнул.

Хемингуэй все в тех же грязных штанах и рваной рубахе, что и накануне, сидел на небольшом диванчике с молодой шведкой, одетой на мужской манер — это мне, кстати, понравилось, — и рассказывал ей о положении дел в Гвадалахаре. Он подвинулся, чтобы я могла устроиться рядом, и представил меня всей честной компании. Среди прочих там были и два литератора: немец с мужественным подбородком, который оказался романистом Густавом Реглером, сражавшимся в рядах интербригад, и генерал Лукач, более известный как венгерский писатель Мате Залка.

— Надо же, — удивилась я, — похоже, здесь можно прославиться под чужим именем.

Хотя в Испании все мы пытались стать другими.

Горничная принесла мне завтрак.

— Сегодня я первым делом должен отвезти Студж в «Телефонику», — сказал Эрнест.

— Марти, «Телефоника» — это, можно сказать, штаб-квартира республиканцев в Мадриде, — объяснил мне Херб Мэттьюс. — Там можно выбить для себя вот такие просторные апартаменты. Или, если повезет, талоны на бензин.

— И еще пропуска, — добавил Хемингуэй.

— Которые, если уж на то пошло, не гарантируют ни свободного передвижения по городу, ни безопасности.

Я быстро проглотила завтрак, и Эрнест повел меня к выходу из номера, только на секунду остановился, чтобы сказать Франклину, что мы идем в правительственный офис за моими бумагами.

— Сидни, а можно мне взять баночку мармелада, чтобы не вставать к завтраку? — поинтересовалась я.

— Не стоит, Студж, — рассмеялся Эрнест. — Перед стариной Сидни лучше красным плащом не размахивать. Он всегда побеждает быков.

— Ты сейчас назвал меня быком, Эрни?

— Ты упертая, как бык. Все, что ниже головы, у тебя просто прекрасно, а вот с головой — да, непорядок, как у быка.

Атмосфера в «Телефонике» чем-то напоминала атмосферу в номере Хемингуэя. Туда-сюда сновали журналисты: одни вымаливали талоны на бензин, другие забирали свою почту, третьи делились слухами. Эрнест познакомил меня с худющим мужчиной с прилизанными темными волосами, черными бегающими глазами и просто неправдоподобно чувственным ртом. Этот человек отвечал за всю зарубежную прессу, без его одобрения ни один журналист не мог отослать из Мадрида свой материал.

— А это Ильзе Кульчар. — Эрнест представил мне женщину. — Она несколько лет назад уехала из Австрии по поддельным документам. Ильзе говорит на восьми языках и твердой рукой указывает этому парню, что следует отправлять в печать, а что — нет. И плевать, что он ее босс.