Реквием по шестой роте - Владислав Владиславович Шурыгин

Я ВЕРНУСЬ

…Мне снится эта война. Снятся эти горы. В душной московской квартире во снах ко мне приходят люди, которые остались там. Их улыбки, их рукопожатия. Их тяжелая святая солдатская работа.

Я не знаю, почему меня тянет туда. Может быть, потому, что в липком клейстере нынешней жизни, с ее обманами, изменами, властью денег и подлости, они там настоящие, истинные в своей ирреальной, кровавой и страшной действительности. Там тяжело и опасно, но там меня никогда не предаст «Гюрза», разделит последнюю банку тушенки Игорек. Мне всегда найдет спальник комбат Крым, а случись что — вытащит на себе Костя Питерский.

И, чудом оставшись в живых, вернувшись в Москву, зарекшись надолго от этих поездок, ночью во сне я опять иду бамутской улицей в цепи разведчиков «бешеной» 166-й бригады. И, проснувшись утром, вдруг понимаю, что обязательно вернусь туда, к ним. Не могу не вернуться…

…Грузились спешно. Потому как проспали подъем и вылезли из палатки, когда уже в других торопливо добивали сухпай — завтракали.

С утра броня БМП была как инеем покрыта ледяным потом росы и отдавала в тело какой-то холодной дрожью в плечах и лопатках. Привычная, ставшая родной за эти месяцы машина вдруг показалось чужой, холодной, мертвой. И, торопливо отогнав это чувство, как-то даже виновато я забрасывал в дверцы десантного люка спальники, подушки, сумки и рюкзаки. Но память смертного холода мертвой машины не уходила, жила в пальцах, в спине, под сердцем. Тревожно теснило грудь необъяснимой тоской.

На завтрак времени уже не было, и, наскоро расковыряв банку тушенки, народ полез на броню.

Бээмпэшка на марше очень похожа на средневековый пиратский челн. Горбатятся рыжие в засохшей корке грязи ящики с боеприпасами, «принайтованные» к башне и служащие дополнительной броней. За башней — сложный рельеф каких-то подушек, снятых автомобильных сиденьев, матрасов. Тут сидит десант. У каждого свое привычное место, своя излюбленная для многочасовой езды поза. Впереди, перед башней, места командиров. Первый класс. Под спиной — удобный наклон башни. Под мышкой — ствол пушки. Ноги лежат на ребристом стальном листе, под которым укрыт движок.

Сходство с пиратским кораблем дополняют стремительные «корабельные» обводы БМП. Ее острый, как нос корабля, лобовой лист брони. Торчащие в разные стороны стволы оружия десанта, антенны, ящики, брезент. И над всем этим в небе трепещет привязанный к кончику антенны алый флаг — снятый по случаю с пионерского горна, найденного в одном из разбитых домов на окраине Грозного.

Рота уходит на сопровождение колонны с топливом и боеприпасами. Штук тридцать «КамАЗов», «ЗИЛов» замерли цепью вдоль дороги. Собравшись кучками тут и там, курили водители. Бээмпэшки, как сторожевые псы, сновали вдоль колонны, встраивались в нее, согласно замыслу высокого, мослатого подполковника — старшего колонны. Пыхали сизым соляровым дымом. Замирали в ожидании команды.

Подполковник был сердит и взвинчен:

— Вашу мать, мы уже сорок минут как должны быть в дороге! Где танк с тралом? Связист, передай этому… чудаку, что если через пять минут он не займет свое место, я его заставлю самого вместо трала впереди бежать. Авианаводчик, где твои «соколы»?

— Сейчас взлетают, но сопровождать могут лишь до предгорья. Низкая облачность, уже с пятисот метров видимость ноль. Туда им никак не залезть.

— На хрена они мне здесь, в долине? Они мне там, в горах, нужны. Меня облачность ваша не колышет ни в малейшей степени. Ты меня понял? Так и передай своим, пусть хоть на брюхе ползают, но чтобы прикрывали до конечной точки.

Авианаводчик лишь пожал плечами.

Подполковник был зампотылом того полка, куда, собственно, и шла колонна. Судя по всему, нраву он был нелегкого, чапаевец — называют таких в войсках.

— Где ротный сопровождения? Так, капитан, слушай сюда. «Коробочки» расставил? Молодец. Я пойду на штабной бээмпэшке в центре. Мой позывной — «сотый», записывай! Авианаводчик — сто третий, ты — сто четвертый. Танкист — сто пятый. «Санитарка» — сто шестая… Если попадем под обстрел — не останавливаться, скорости не снижать. Две последние твои «коробочки» — эвакуаторы. Подбирают водил с подбитых машин, не успевших запрыгнуть на другие. Подбитые грузовики — расстреливай с ходу из пушек и сталкивай с дороги. Все «КамАЗы» — со жратвой и шмотками. «ЗИЛы» — с боеприпасами. Уяснил? Давай дуй, ставь своим задачу!

Мимо, густо пыхтя соляровым чадом, прополз в голову колонны танк, держа перед собой тяжелую, всклокоченную «бороду» минного трала.

Еще четверть часа суеты, и наконец в наушниках раздалось долгожданное:

— Всем — пять! — команда «вперед».

И «нитка» — общий позывной колонны — потянулась за ворота лагеря.

Колька — механик-водитель, контрактник из Твери, ловко закрепил по афганской привычке «АКМС» стволом в скобе на броне перед собой и нырнул в люк. Бээмпэшка взревела движком. Неторопливо качнулась на месте и, клюнув носом, поползла вперед…

* * *

…К полудню солнце окончательно озверело. С неба струился немилосердный жар. Броня, оружие раскалились и обжигали руки. Горячий ветер сушил лицо, до рези жег глаза. Пыль, поднятая сотнями колес, застила солнце, и все вокруг было едва различимо в жарком, мутном мареве. Казалось, что колонна движется через какое-то библейское пекло.

Где-то над головой стремительно прохлопал лопастями «крокодил» — «Ми-24» прикрытия.

— Сто четвертый, — раздалось в наушниках. — Внимание на руины справа. Передали, что там замечены люди. Как понял?

— Вас понял, сотый. Веду наблюдение.

Тотчас загудел, ожил привод башни, и она легко заскользила, поворачивая длинный «клюв» ствола в сторону руин — не то фермы, не то склада в ста метрах от дороги, готовая при малейшей опасности залить, заклепать огнем и железом каменный остров. Но все было тихо. Руины сместились за спину и растворились в душном пыльном мареве.

На кресле «Икаруса», закрепленном за башней, светловолосый, загоревший дочерна старшина роты, тридцатисемилетний токарь из Курска Валера опустил автомат на колени. Старшина — контрактник, он здесь уже год. Завод его закрыли еще в 94-м, год маялся без работы, перебиваясь случайными заработками. Теперь война кормит двух его детей. У дочки через неделю выпускной в десятом классе. Съездить бы, да кто отпустит…

Большим пальцем правой руки старшина привычно вдавил цилиндр гранаты в жерло подствольника. Глухо щелкнул взведенный боек. Молоденький солдат, краснолицый, весь облупившийся от солнца, тщетно пытался раскурить сигарету. Он то прятал ее от встречного ветра в ладонях, то наклонялся за спину здорового пулеметчика — черноусого татарина из Казани. Но зажигалка его тут же гасла. Наконец старшина, устав от этих ужимок, вытащил из кармана «разгрузника» зажигалку. Чиркнул ею об колено и подал трепещущий язычок огня солдату.

— Кузьмин, переходи на спички, не подведут, или еще лучше на «Зипу» — она, тем более.