Становление Европы. Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950-1350 гг. - Роберт Бартлетт

Карта 5. Распространение правящих династий в эпоху Высокого Средневековья

По карте видно, что большинство правящих фамилий в позднесредневековой Европе имели давние франкские корни. Чтобы найти объяснение этому феномену, полезно провести различие между двумя периодами распространения франкских династий. Существование французских династий в Неаполе и Венгрии, представители которых вели родословную от брата Людовика Святого Карла Анжуйского, явилось следствием высокой политической игры конца XIII — начала XIV века. На Сицилии правление Каталанцев стало следствием того же хода событий, хотя в данном случае скорее имела место реакция, нежели активные действия сами по себе. Решающим моментом для этих новых династий является главенствующее политическое положение королевства Французского, завоеванное при Капетингах в XIII веке. В то же время другие волны распространения франкских династий выросли из той аристократической франкской диаспоры XI–XII веков, о которой говорилось выше, и политическое могущество династии Капетингов тут было ни при чем. В середине XIV века королем скоттов был потомок нормандского рода, сумевшего сделать свою игру на завоевании Англии 1066 года. Это же событие — Нормандское завоевание 1066 года — косвенным образом породило ситуацию, которая привела Плантагенетов на трон в Вестминстер. Королевские династии Португалии и Королевства Леон и Кастилия вели родословную от двух кузенов — из рода герцогов и графов Бургундских, которые оказались в Иберии в период интенсивного франкского (главным образом бургундского) влияния, ставшего отличительной чертой эпохи Альфонса VI (1065–1109). Альфонс был женат на представительнице бургундской фамилии, дочери герцога Бургундии Констанции, и когда сородичи жены Раймон и Генрих появились в Кастилии — вероятно, в числе крестоносцев, участников похода под предводительством герцога Бургундского, — он принял их весьма благосклонно. Около 1090 года оба женились на дочерях Альфонса, то есть наследницах королевского рода. Вскоре после этого в одном источнике говорится о Раймоне «из рода франкского» (de genere Francorum), наделенном большой властью в Галисии. Генрих также получил высокие полномочия в районе Браги. Вместе с сыном он храбро бился в войне с мусульманами, а в 1140 году сын его стал королем Португалии. Одновременно с ним на троне Леона и Кастилии правил его родственник Альфонс «Император», сын Раймона Бургундского. Дела у двух франкских монархов по эту сторону Пиренеев шли хорошо. Еще одна франкская фамилия, Лузиньяны, не только присоединила к своим владениям обширные земли и значительно укрепила свою власть в Пуату и Англии, но и утвердилась на королевском троне в Средиземноморье, а точнее, получила два королевства — Иерусалим и Кипр. Кипр они удерживали дольше и прочнее всего. А получили они его из рук Ричарда Львиное Сердце, который в 1191 году по пути в Палестину отвоевал его у греков, и правили там до 1267 года, когда по брачному договору остров отошел антиохийскому роду Лузиньянов[4]. Династия Лузиньянов, корни которой находились в Пуату, правила на Кипре до самого конца Средних веков.

Следовательно, эта вторая категория служит подтверждением не только могущества Франкского королевства, но и той большой активности, какой отличалась франкская аристократия в XI–XII веках. Завоевание рыцарями-франками Британских островов, участие бургундской знати в войнах Реконкисты и, наконец, доминирующая роль франков в крестовых походах Восточного Средиземноморья имели следствием становление новых франкских династий на обширной территории от Шотландии до Кипра. В некоторых случаях новые монархии образовывались в результате завоевания; в других происходила «прививка» франкских аристократических династий к «стволу» местных правящих родов. Династийная диффузия — вот, грубо говоря, результат экспансионистской активности франкской знати в Высокое Средневековье.

Захватив и подвергнув Константинополь разграблению в 1204 году, франки и венецианцы начали распространяться по соседним районам Византийской империи, утверждая свое право на новые территориальные владения и не прекращая междоусобных распрей. Среди народов, на чью землю они вступили, были, в частности, населявшие Балканы валахи, которые в то время переживали период исключительного политического подъема. Из источников известно о переговорах, которые валашские вожди вели с французским рыцарем Пьером Брашо. «Господин, — сказали валахи, — мы не перестаем восхищаться твоей рыцарской доблестью и удивлены, что ищешь ты в этих крах и что подвигло тебя завоевывать земли в такой далекой стороне. Или нет у тебя в твоей стране земель, которыми ты мог бы обеспечить свое существование?»

Современный историк вполне может задаться тем же вопросом и подивиться тому, какие мотивы двигали западноевропейской знатью в ее ограблении безземельных. Очевидно, сама аристократическая диаспора была крайне неоднородна в плане материального богатства, власти и положения. Существовала настоящая пропасть между, скажем, графами Монферрат, которые вели переговоры с императорами и заключали брачные союзы с представителями королевской династии государства крестоносцев, и безземельными воинами, которые в 1066 году прибились к Вильгельму Завоевателю. Мотивы поведения тех и других необязательно совпадали. Ясно, однако, что среди этих людей было много таких, кто не имел земли на родине, и отчасти тяга средневекового рыцарства к захватническим походам объяснялась стремлением получить в собственность земельные владения. Историки нормандских завоеваний в Южной Италии рисуют яркую картину всего цикла победоносного похода, начиная от формирования войска:

В 1040-х годах Ричард Аверсский такой именно щедростью привлекал на свою сторону рыцарей: «То, что он мог забрать, он отдавал, а не оставлял себе… Вся округа была таким образом разграблена, а рыцари его множились… было у него шестьдесят всадников, а стало сто».

Существует мнение, что отсутствие фамильных имен европейского происхождения среди франкских поселенцев Утремера может означать, что «эти поселенцы были простых кровей и потому не стремились запечатлеть свои фамилии в названиях новых владений в Европе». Эту точку зрения подтверждает и запись хрониста первого крестового похода: «Кто был беден там, того Господь сделал богатым здесь… Тот, у кого не было там и деревни, здесь обрел город». И слог, и образы неизменно те же, о каком бы уголке Европы ни шла речь. Первые немецкие аристократы, утвердившиеся в Ливонии, «сумели завоевать почет и собственность, не запятнав себя позором; и велико было их удовлетворение от своего путешествия, ибо их имущество настолько умножилось, что до сих пор плодами его с радостью пользуются их наследники». Их современников, рвавшихся к земельным угодьям и могуществу в Ирландии, привлекали похожие ожидания, которые дошли до нас, в частности, в виде риторики, обращенной к потенциальным участникам похода: