Слабость Виктории Бергман. Часть 2. Голодное пламя - Эрик Аксл Сунд

Высыпала остатки порошка, закрыла дверцу и присела перед вращающимся барабаном. Перед ней крутились обрывки прошлой жизни.

Жанетт думала о Юхане. Молчал в машине всю дорогу до дома. Ни слова. Ни взгляда. Он принял решение о ее дисквалификации. Сознательно выбросил из своей жизни.

Больно.

София убрала квартиру, оплатила счета и постаралась привести в порядок расписание.

В обед она позвонила Микаэлю.

– Ты, значит, еще жива? – У него был кислый голос.

– Нам надо поговорить…

– Прямо сейчас не получится, у меня деловой обед. Почему ты не звонишь по вечерам? Ты же знаешь, как я занят днем.

– По вечерам ты тоже занят. Я оставляла сообщения…

– Слушай, София. – Он вздохнул. – Зачем мы это делаем? Может, просто плюнем на все это?

Словно онемев, София несколько раз сглотнула.

– Что ты имеешь в виду?

– У нас же явно нет времени встречаться. Так зачем упорствовать?

Когда до Софии дошло, что он имеет в виду, она ощутила огромное облегчение. Он опередил ее всего на несколько секунд. Он хотел положить всему конец. Просто. Без обиняков.

У нее вырвался короткий смешок.

– Именно поэтому я и пытаюсь дозвониться до тебя. Если минут через пять у тебя найдется время, мы поговорим.

После разговора София сидела на диване.

Постирать, думала она. Убрать и оплатить счета. Полить цветы. Закончить отношения. Практические дела сопоставимой величины.

Вряд ли она будет скучать по Микаэлю.

На столе лежала сделанная «поляроидом» фотография, которую она нашла в кармане куртки.

«Что мне с ней делать?» – подумала она.

С этой непонятной фотографией, на которой она – и все-таки не она.

С одной стороны, не стоит полагаться на воспоминания, в детстве Виктории Бергман все еще полно белых пятен, но, с другой стороны, София достаточно хорошо знала себя и понимала: детали фотографии явно должны пробудить в ней воспоминания.

Красная стеганая куртка с белыми вставками, белые резиновые сапоги, красные брюки. Так она сама никогда не оделась бы. Похоже, ее одевал кто-то.

Маяк на заднем плане тоже красно-белый, и от этого кажется, что фотография постановочная, с учетом цвета.

Из природного – только пляж со сломанными шестами. Пейзаж выглядит скудным: холмы, заросшие пожухлой высокой травой.

Снимок могли сделать на Готланде, может – на южном побережье Англии или в Дании. Сконе? Северная Германия?

Во всех этих местах она бывала, но не такой маленькой.

На фотографии как будто позднее лето, может – осень, учитывая, как одета девочка. Холодно, дует сильный ветер. У маленькой девочки, которая – она сама, улыбка на губах, но глаза не улыбаются. Если присмотреться, можно увидеть в них отчаяние.

Как фотография попала в мой карман? Лежала там все это время? Я машинально сунула ее в карман на Вермдё до пожара?

Нет, в тот день я была не в этой куртке.

Виктория, подумала она. Расскажи мне то, чего я не помню.

Никакой реакции.

К ней не вернулось ни одно чувство.

Убийство – не такая уж обширная категория преступлений, но тяжесть этого деяния такова, что его можно с полным основанием назвать символом преступлений, из-за чего, в свою очередь, уголовной полиции особенно важно, чтобы убийства расследовались надлежащим образом и чтобы уровень раскрываемости был высоким.

В Швеции каждый год совершается около двухсот убийств, и почти в каждом случае убийцей оказывается человек из близкого окружения жертвы.

Лейф Карлссон по понятным причинам выглядел удрученным, когда Жанетт с Хуртигом вошли в комнату для допросов и уселись напротив него.

Степень подозреваемости Карлссона была самой низкой – «возможный подозреваемый», а Жанетт по опыту знала, что это определение можно применить практически к любому человеку.

Она открыла бутылку столовой воды, потянулась за диктофоном и порылась в папке с записями, которые сделала вечером, когда Юхан уснул.

Полицейские и Карлссон молча смотрели друг на друга.

Лейфу Карлссону было лет сорок, рост – чуть ниже среднего. Одет в темную куртку и плохо сидящие потертые джинсы.

Жанетт подозревала, что причина его начинающего округляться животика – сидячая работа, преподавание французского и английского девятиклассникам, а также все возрастающая любовь к жирным соусам и хорошим винам. На первый взгляд стоит исходить из его невиновности.

Лейф Карлссон выглядел как человек, который скорее выгонит надоедливую муху в окно, чем прихлопнет ее газетой.

Взгляд у него был упрямый, но Карлссон не казался агрессивным. По опыту Жанетт знала: люди, которые не чувствуют себя в безопасности или которых вот-вот раскроют, часто начинают вести себя агрессивно. Лучшая защита – это нападение, если ничего другого не остается.

Но Карлссону как будто нечего было скрывать, и он заговорил первым.

– Мне необходим адвокат? – спросил он.

Жанетт взглянула на Хуртига, пожала плечами и, повернувшись к Карлссону, спросила:

– Почему вы считаете, что он вам необходим?

– Полагаю, я здесь из-за Элисабет, но не очень понимаю зачем. Один из ваших коллег – Шварц, кажется, его зовут – уже допросил меня… – Он вопросительно вскинул руки, и Жанетт заметила, как у него блестят глаза. – Я никогда не был замешан ни в какой уголовщине и не знаю, что говорить.

– Появились новые данные, к которым у моего коллеги Шварца не было доступа.

Хуртиг дернулся, Жанетт притворилась, будто ищет что-то в бумагах.

Она кивнула сама себе, ожидая реакции Карлссона, но тот молча ждал. Хуртиг уже терял терпение.

Жанетт подняла глаза и начала:

– Какие у вас были отношения?

– В каком смысле? – Карлссон уставился на нее. – Разве этого нет в ваших бумагах? – И он указал на кипу документов.

– Разумеется, есть, но я хотела бы услышать об этом от вас. – Жанетт помолчала, формулируя вопрос. – Какими были ваши любовные отношения?

Карлссон покачал головой, возвел глаза к потолку и растерянно улыбнулся:

– Вас интересует, спали ли мы друг с другом?

– Именно. Так вы делали это? Спали?

– Да. Спали.

– Часто?

– Но какое это имеет… – Карлссон тяжело вздохнул. – Да, мы спали друг с другом так часто, как спят все, кто женат пятнадцать лет.