Родная кровь - Вадим Панов

Все расслабились, в том числе Настя, и именно поэтому Влад не торопился выходить, позволяя девушке насладиться маленькой победой.

Ей она нужна.

Пообщавшись с Настей, Лисин понял, что ошибся. Он думал, что девушка в курсе происходящего, однако старая Энгель держала внучку в неведении… Или же внучка сознательно делала вид, что ничего не знает. Поступки девчонки были глупыми, нелогичными и совершенно сбивали Лисина с толку. Ему трудно было понять, что руководит её словами и действиями – невероятная наивность или отточенная до мастерского уровня хитрость.

Но одно он знал точно: у Насти совершенно отсутствовали магические способности.

А вот к добру это или к худу – покажет время.

Лисин задумчиво посмотрел на запертую дверь и набрал номер Васильева. Слышно было отвратительно, но бывало и хуже.

– Вася, через двадцать минут подбери меня у Золотых ворот. Нет, возле университета, там не так на виду. Договорились…

За дверью послышался какой-то шорох. Лёгкие шаги. Выехала с тихим шелестом из паза деревянная шпилька, со скрипом ушла в сторону задвижка.

– Выходите, – пробормотал с другой стороны двери знакомый голос. – Не заперто.

Влад сделал шаг на свободу и огляделся. Пока он пребывал в заточении, салон опустел: посетители разошлись, сотрудники отправились пить чай – их голоса доносились из служебного помещения.

– Простите, что я вас заперла, это было… нехорошо, – смущённо произнесла девушка. – Но и вы поймите, сколько можно гоняться за призраками? Не бывает колдунов, и моя бабушка не была ведьмой. Объясните это своим друзьям, пожалуйста, и я буду очень благодарна, если они оставят в покое меня и моего сына. И вы оставьте, пожалуйста…

Она бормотала ещё что-то: худенькая, почти тощая, тёмные волосы, выбившиеся из хвостика, справа нелепо заправлены за ухо, слева – висят жалкими прядками, на синей футболке какой-то жизнеутверждающий принт со смайликом и призывом не вешать носа, через плечо – сумочка, в руке – ещё одна, спортивная…

А в глазах что-то такое отчаянное, тоскливо-наивное.

Лисин окинул девушку взглядом. Её маленький бунт оказался короткой вспышкой, на смену которой пришла привычная покорность судьбе и готовность принять новые несчастья. Настю Энгель хотелось встряхнуть как следует, чтобы растрепались заправленные за ухо пряди, а на глазах выступили слёзы, – и потребовать проснуться, наконец, и перестать быть овцой.

Лисин молниеносным движением схватил её за плечи, прижал к себе, повернувшись на сто восемьдесят градусов, затолкал в туалет и, отступив на шаг, захлопнул и запер дверь.

– Нельзя же быть такой дурой! – сказал он зло, слыша, как девушка всхлипнула, дёрнув ручку и осознав, что попала в собственную ловушку. – Представить не могу, что старая Энгель вырастила такую амёбу. Ты амёба, Настя! Амёба, способная лишь делиться! И пока не обзаведёшься характером, тебя будут трепать, бить, пинать и заставлять делать то, что им надо. Им надо! Не тебе! Как ты такая выросла? Тебя что, всю жизнь защищали и оберегали?!

– Вы ничего не знаете о моей жизни, – сквозь слёзы проговорила из-за двери девушка, и Лисин спросил себя, какого фига он вообще стоит в женской уборной и учит жить девчонку, о существовании которой пару суток назад и не подозревал. Не иначе, его безупречный инстинкт хищника дал сбой, когда жертва завалилась на спину и, заливаясь слезами, сдалась на милость победителю. Её хотелось одновременно и придушить, и защитить.

– Я знаю о вас достаточно, Настя. У вас умерла бабушка, сын в больнице, где вы периодически ночуете. Вы не следите за собой и при любой, даже кажущейся опасности пускаетесь в бега. Вы одна воспитываете ребёнка и ничего не сделали его отцу, вместо того чтобы урыть подонка и затаскать по судам.

– Откуда вы знаете? – шмыгнула носом девушка. Судя по тому, как близко раздался звук, она прижалась к двери и слушала. Отчего-то Лисину это польстило.

– Я знаю таких, как вы, Настя. Вы всегда ищете угол, куда можно забиться, чтоб не трогали. А в этом мире нужно уметь драться. Терпение – сомнительная добродетель. Блин…

Лисин запрыгал на одной ноге, пытаясь стряхнуть со второго ботинка какую-то липкую, резко пахнувшую хлоркой дрянь. Проклятая дура вылила под дверь прямо ему на ногу чистящее средство для унитазов. На ботинки, которые стоят дороже, чем весь её убогий скарб в спортивной сумке!

Лисин выругался, отыскивая глазами хоть что-то, чтобы стереть с ботинок вонючую пену. За дверью раздался смех. Девушка ударила руками в створку двери, но та не поддалась.

– Вы думаете, что всё знаете обо мне? Тогда вы самодовольный осёл в дорогих ботинках, потому что никто никогда не может знать, что на душе и на уме у другого человека. И вы не знаете. Я не амёба, у меня просто есть совесть.

– Вижу, как совестливо вы поступили с моими туфлями, – огрызнулся Лисин, проводя по носкам ботинок найденной в ведре тряпкой.

– Выпустите меня!

Лисин вышел, бросив взгляд на часы. До встречи с Васильевым оставалось чуть больше двадцати минут.

– Выпустите!

– Сама выбирайся, – буркнул Влад. – Учись.

И ушёл.

* * *

Глаза с трудом привыкали к темноте. Глухая тьма, жадно поглощавшая даже звук шагов, обступила, обволокла вязким коконом, и единственными источниками сведений об окружающем мире стали обоняние и осязание.

Запах влажной земли и холод.

Нестерпимый холод, проникающий в тело через подошву туфель. Ледяное касание подземелья морозными веточками поднималось вдоль позвоночника, оплетая нервы и мышцы. Холод пил силы. Каждый шаг давался всё трудней, даже дыхание требовало невероятного усилия. Больше всего хотелось опуститься на пол и не двигаться. Позволить пальцам холода проникнуть в грудь и сжать сердце.

Она погребена заживо.

В лабиринте, из которого нет выхода. Есть только сырая тьма, ждущая, когда истощатся последние силы, чтобы навалиться жутким земляным медведем, сломать рёбра, растоптать, раздавить, напитать свежей кровью обжигающий холодом земляной пол.

Нет выхода. Нет сил. Нет спасения. И совсем нет времени.

Не осталось.

Тысячи крошечных иголочек – коготков, корешков, кто их там разберёт во тьме – протянулись к теплу человеческого тела, и от каждого этого касания на коже зажигалась острой болью крошечная ранка. И в эту ранку закапало, тёплыми струйками стекая по рукам и ногам, время.

Её время!

Время, которого почти не осталось…

– Святомир!!

Велена проснулась от собственного крика. Её колотило. С отвращением сбросив на пол влажную простыню, она вжалась в подушку, всё ещё во власти жуткого сна. Сна, в котором её заперли, похоронили, где из неё выпили жизнь, заменив её страхом и смертельной усталостью. Дыхание никак не хотело восстанавливаться – каждый вдох превращался во всхлип.