Человек, рисующий синие круги - Фред Варгас

Адамберг говорил неторопливо. Сегодня Данглар впервые видел, как комиссар отдает приказы. Он делал это, не демонстрируя превосходства, но и не опускаясь до просительных интонаций. Забавно было наблюдать, как все сотрудники моментально воспринимали, буквально впитывали манеру поведения Адамберга. Они впитывали ее так же неизбежно, как одежда впитывает воду во время дождя. Полицейские словно тоже промокли; они безотчетно стали вести себя как Адамберг: медленно двигаться, улыбаться, задумываться. А больше других изменился Кастро, которому, как и их бывшему комиссару, нравилось, когда разговаривают грубовато, как и подобает мужчине, когда приказы отдают по-военному четко, без лишних объяснений, когда никому не позволяют падать в обморок, громко хлопают дверцей машины и сжимают кулаки в карманах форменной куртки. Сейчас Кастро листал маленькую записную книжку дамы, чуть слышно зачитывая оттуда отдельные фразы, а сам то и дело бросал внимательные взгляды на Адамберга, словно взвешивая каждое слово комиссара; Данглар подумал, что, возможно, ему стоит поведать Кастро о своих проблемах с трупами.

- Едва я на нее посмотрю, как меня начинает тошнить, - сказал ему Данглар.

- У меня не так. Коленки трясутся. Особенно когда трупы женские. Даже если женщина такая уродина, как эта, - ответил Кастро.

- Что ты вычитал в ее дневнике?

- Послушай: «Я сделала завивку, но все равно выгляжу ужасно. Папа был уродлив, мама тоже. К чему витать в облаках? Одна покупательница попросила у меня голубой мохер, а он кончился. Бывают же такие неудачные дни».

Адамберг смотрел, как четыре инспектора усаживаются в машину. Он думал о своей любимой малышке, о Ричарде Третьем и о записной книжке дамы. Однажды его любимая малышка спросила: «Скажи, убийство похоже на пачку слипшихся макарон? Наверное, достаточно опустить их в кипящую воду, чтобы они распутались? Получается, что кипящая вода - это мотив преступления, да?» Он тогда ей ответил: «То, что распутывает, - это скорее знание, и нужно позволить ему управлять тобой». Она сказала: «Я не уверена, что поняла твои слова»,- и это было нормально, потому что он тоже понимал не все, что она говорила.

Он ждал, пока медэксперт, продолжавший недовольно бурчать, закончит предварительный осмотр тела. Фотограф и остальные эксперты-криминалисты уже уехали. Комиссар остался один с телом убитой дамы, он смотрел на нее, а рядом, у фургона, суетились полицейские. Он надеялся, что в нем зародится хоть крохотная частица знания. Однако он знал, что пока не встретится с человеком, рисующим синие круги, ему бесполезно напрягать мозги. Теперь нужно было собирать сведения, а для Адамберга сведения не имели ничего общего со знанием.

Судя по всему, Шарлю стало лучше, и Матильда решила, что может рассчитывать на четверть часа спокойной жизни, что за это время он не сотрет в порошок вселенную, а значит, следовало бы познакомить его нынче вечером со старушкой Клеманс.

По этому случаю Матильда попросила Клеманс остаться дома и даже попыталась предотвратить печальный исход встречи, уведомив соседку, что новый жилец слепой, и внушив ей, что не следует ни восклицать: «Господи Иисусе, как вы, должно быть, страдаете», ни делать вид, будто о его слепоте ей ничего не известно.

Шарль слушал, что говорила Матильда и что отвечала Клеманс. Голос последней совсем не соответствовал образу той наивной женщины, который нарисовала королева Матильда. В этом голосе скорее слышалась глубокая убежденность человека одержимого и угадывался самобытный и недюжинный ум. Конечно, все, что она говорила, звучало довольно глупо, но за завесой слов, где-то в недрах слогов и интонаций, скрывалось тайное знание, запертое в клетке и не обнаруживающее себя ничем, кроме дыхания, словно лев в бродячем цирке. Когда в ночи раздается грозный звериный рык, люди начинают понимать, что этот цирк не такой, каким кажется, что он вовсе не в таком плачевном состоянии, как можно было бы судить по программе выступлений. Шарль, властелин шумов и звуков, умел безошибочно различать этот мощный рык, раздающийся неведомо откуда и оттого еще более пугающий.

Матильда налила Шарлю виски, а Клеманс продолжала рассказывать обрывочные истории из своей жизни. Клеманс вызывала в нем беспокойство, а рядом с Матильдой он чувствовал себя счастливым. Удивительная женщина, спокойно принимающая его озлобленность на весь мир.

- А этот мужчина,- продолжала Клеманс,- был просто умопомрачителен, вы бы со мной согласились. Так вот, он сказал мне, что я интересная женщина, я точно повторяю его слова. Он не посмел зайти слишком далеко, но я поняла, что все к тому и идет. Ведь он хотел, чтобы я поехала с ним в путешествие по Океании, потому что собирался жениться на мне. Господи Иисусе, какое счастье! Он попросил меня продать мой дом в Нейи и всю обстановку. Все, что осталось, я сложила в два чемодана, а он сказал: «Ты ни в чем не будешь нуждаться». Я приехала в Париж, чтобы встретиться с ним, и я была слишком веселой: тогда бы мне и заподозрить, что у меня что-то не клеится. Я сказала себе: «Клеманс, старушка, ты потратила столько времени, но теперь все в порядке, благодарение Господу, ты невеста, твой жених - человек образованный, и ты едешь с ним путешествовать по Океании. Только вместо Океании я восемь с лишним часов разглядывала достопримечательности станции «Сансье-Добантон». Я прождала его весь день, и отсюда, из метро, меня вечером забрала Матильда, которая приметила меня здесь еще утром. Должно быть, она подумала: «Господи Иисусе, у этой милой старой женщины что-то в жизни не клеится».

- Клеманс иногда бывает такой фантазеркой, - вмешалась в рассказ Матильда,- она изменяет факты, как ей вздумается. На самом деле вечером, в день ее одинокой свадьбы на станции «Сансье-Добантон», она отправилась на поиски гостиницы и, проходя по улице мимо моего дома, увидела объявление: «Сдается». Так она и попала ко мне.

- Наверное, так могло быть,- ответила Клеманс,- хотя, в сущности, все было по-другому. С тех пор, стоит мне оказаться на станции метро «Сансье-Добантон», как я начинаю путать ее с островами в Тихом океане. Таким образом, я все-таки путешествую. Знаете, Матильда, вам дважды звонил какой-то господин, у него такой мягкий голос, Господи Иисусе, я думала - в обморок упаду, только имени его я не могу припомнить. Кажется, что-то срочное. Что-то у него не клеится.

Клеманс постоянно была на грани обморока, но насчет голоса по телефону она, вероятнее всего, не ошиблась. Матильда сразу подумала, что речь идет, должно быть, о том полицейском, странном и обольстительном, с которым она познакомилась десять дней назад. Но она не представляла, зачем Жан-Батисту Адамбергу понадобилось звонить ей так срочно. Разве что он вспомнил о ее обещании свести его с человеком, рисующим синие круги. Тогда она предложила это сгоряча, но еще и потому, что боялась упустить возможность снова увидеть этого полицейского, оказавшегося для нее в тот день ценнейшей находкой и в последний момент спасшего ее первый отрезок. Она знала, что этого парня ей будет нелегко забыть, что он поселился где-то в уголке ее памяти по меньшей мере на несколько недель и освещает ее дни своей беспечностью и спокойствием. Матильда нашла номер телефона, нацарапанный мелкими каракулями Клеманс - почерком землеройки.