Английская лаванда - Анна Ефименко

Север встретил Мередита потоками ливня.

– Узнаю родимое захолустье! – присвистнул он, отдавая носильщику свои пожитки.

С серого неба лило и лило, по прогнозам это был рецидив случившегося пятнадцать лет назад апокалипсиса, когда наводнением едва не смыло городок, этого сонного сопящего ежика с храмовыми шпилями вместо иголок. Заседание отложили на три дня из-за того, что не все участники смогли добраться по размытым сельским дорогам.

Гостиница представляла собой старое и обветшалое двухэтажное здание. Полы скрипели, в шкафах поселилась плесень. Мередит даже не распаковался и не стал переодеваться к ужину. Да и что за ужин можно было здесь ожидать?

– Ну и к черту эти деревья! – в сердцах воскликнул он в убогих гостиничных апартаментах.

Он решил пойти выпить. «Лебедь в заливе», бывший кабачок «Грот», где довелось провести несколько непотребных вечеров в отрочестве, распахнул двери перед странником, обогрел и угостил джином, пока город с каждым часом все глубже утопал в слякоти.

К Перси за стол подсела растрепанная особа и что-то залопотала про дожди.

«Гулящая» – сразу заключил Мередит. Он поставил ей выпивку. Она представилась Сирингой, и музыка потянула их в пляс. Клайву же дозволили взять в супруги музыкантшу. Посетительницы погребка оборачивались феями карточной колоды: акробатками в цирковых блестках, натурщицами, балеринами. «Он женился на музыкантше!» – в ярости подумал Мередит и запросил у скрипачей, больше похожих на дровосеков, номер еще быстрее, чтобы задохнуться, чтобы пятки отбить. Интересно, у четы Эрншо совместная спальня или раздельная? Совместная спальня – дурной тон, и К. наверняка ухватится за интерьерную мораль, как утопающий за соломинку.

Там, где Клайв изображал из себя выпорхнувшего из девятнадцатого столетия ангела, Мередит оставался по-средневековому ненасытным. В нем было что-то бравое, корабельное, моряцкое. Разоблачаясь из чиновничьей скорлупы, он становился радушным m'laddo с неким налетом импозантности, любящим ячменный отвар и бегущие танцы. Он мог проиграться в карты или сцепиться с гвардейцем, остро чувствуя при этом себя живым.

Нет, он еще найдет правильную жену, светскую да жеманную, приживет с ней кретинистых детей с лицом как крапчатая сметана и умилительными рыжими кудряшками, будет безвылазно пахать за судейской скамьей ради наследства этих олухов, которые, покрывшись козлиным пухом на подбородке, возненавидят его, и, обрюзгший да толстошеий, он станет хвататься за поясницу, беседовать с собаками и читать Диккенса.

Но сегодня ночью он был плясовым. Кельтская кровь кипела в глубоких акведуках вен, побуждала к зрелищным действиям. Так было, когда в экскурсионном рандеву он прознал, будто Эрншо считает свой лик похожим на один барельеф у адмиралтейства, и после тыкал пальцем во всякого барельефного льва на каждом доме, рычал и голосил: «Такой похож? А этот?» В майский семестр, когда они с Клайвом как-то спонтанно сблизились, он, движимый этой же силой, выпил больше всех на пивном фестивале, только бы писануться перед первокурсником. «Что я творю, срамота, для кого рисуюсь, он же крошечный и я знаю его с пеленок», – думал Перси, но в кураже требовал добавки из хмельного бочонка. Возвращаясь с ярмарки, Мередит то и дело нырял в кусты, Клайв чуть не надорвался от смеха. Какая-то пожилая леди проворчала: «Позор будущему нации!», М. огрызнулся вслед: «Именно, дорогая!» Они хохотали до икоты, потом разлеглись на лужайке, там их и сморило. Клайву никогда не требовалось много, чтобы набраться, а победителю пивного конкурса хотелось отдохнуть. Листья клевера кружились в немыслимых бретонских трикселях, вечер прохладил. Они влезли в крапиву и дули на кожу, брызгаясь слюной; слово «харкотина» вызвало новый приступ истерического веселья. Утро никак не желало наступать. Мередит нашел в траве шиллинг. Клайв солгал матери, что они допоздна торчали в синема.

Любой студент мог напиться, в этом не было ничего предосудительного.

После пивного фестиваля они гордились своим стажем:

– Клайв, как давно ты меня любишь?

– Сколько себя помню!

– А я люблю тебя еще с тех пор, как тебя не было на свете!

Можно было ожидать чего-то со страхом и надеждой одновременно? Поцелуя, например. Разве мог Мередит поцеловать друга на лужайке в предрассветный час? Но вот он засуетился и отнял от земли руку, на которую опирался, и склонился над К., бормоча: «Прости, я не могу больше сдерживаться, прости меня…» И, стоило младшему в священном ужасе (и надежде) застыть, с повиновением принять судьбу, зажмуриться, как Мередита стошнило ему прямо на колени. Он и вправду не мог сдерживаться, выпив столько. Кто бы видел тогда гримасы Эрншо, оттиравшего с фланелевых брюк непрошеную братскую блевотину!

Молодость сгнила, а он и не понял. Внезапно М. вновь подумал о жене Клайва. Какой была их свадьба? Какой цветок постная морда засунул в бутоньерку на своем лацкане? Неужто впрямь лилию? Венчали ли их в церкви? В колледже К. перестал принимать причастие и все воскресенья готовил доклады с худосочным Барроу (можно подумать, у него был выбор). Из-за агностика Барроу и его эксцентричных журналистов, лакавших приторные ликеры, К. утратил веру в Бога, испортился и пошел по кривой дорожке. Литература! Все понятно с ним было, в общем. А потом это… Не успел Перси опомниться тогда, удрать первым и вкусить благ новообращенного праведника, как Клайв уже женат. Быстро, поспешно, словно в отместку. «В отместку!» – возликовал М., покидая погребок. Промокнув до ниток и бредя по хлябистому шоссе, он наконец-то досочинял песенку:

«Клайв женился на музыкантше

Мне в отместку, мне в отместку!»

Мередит был пьяным и плясовым, ступая на шаткий деревянный мостик. Он заранее знал таимую угрозу, но врожденный авантюризм подталкивал его вперед, брал на спор, вынуждал рискнуть. Так его танцорский шаг побеспокоил дряхлый мост, и под ясным небом ходивший ходуном. А дождь лил и лил, мглистый туман спускался на город, плохо укрепленная плотина на верхнем озере разбивалась, и ручей вновь оборачивался рекой, полноводной и могучей.

Вода пришла за ним, и все упало вниз. Падали проржавевшие крепления и падали трухлявые доски, и падал, рассыпаясь, сам мост.

«Это типично для захолустья, так типично», – сердито подытожил Мередит, прежде чем потерял сознание, ударившись о камни, и безжизненно устремился вниз по течению.

* * *

Гардинер обнаружил его на эспланаде неизвестной фигурой, манекеном, к которому с лаем бросились псы, и быстро зачавкал сапогами по болотистой жиже в сторону воды.

– Я не могу встать. – Продрогший светловолосый мужчина чуть старше него был вне себя от ужаса.