Из Парижа в Бразилию по суше - Луи Буссенар

Они обули длинные меховые сапоги с раструбами, как у водосточных труб

Первые дни санного пути были полны невыразимого очарования. Житель теплых стран, где подобный способ передвижения неизвестен, чувствует себя наверху блаженства, скользя вперед с необыкновенной скоростью, мягко, без толчков и подбрасываний на рытвинах, не слыша даже ударов копыт. И Жак Арно и Жюльен де Клене тоже наслаждались редкостным комфортом, дарованным им сибирской зимой.

Три дня спустя французы прибыли в Томск, искренне веря, что все прекрасно в этом прекраснейшем из миров. Нанеся визит генерал-губернатору, принявшему их со всеми почестями, они сразу же отправились в дальнейший путь и, проехав без всяких приключений Семилужское, вихрем влетели в село Ишимское, где и произошли уже известные читателю неприятные события.

Вы помните, как Жак и Жюльен были внезапно задержаны капитаном Еменовым, отвечавшим за партию ссыльнокаторжных, каким издевательствам подверг их этот солдафон. Знаете вы и о допросе, учиненном офицером, который думал или делал вид, будто полагал, что они – русские студенты, члены кружка нигилистов, сбежавшие из томской тюрьмы, и не забыли о перенесенных ими страданиях в грязном бараке, куда их втиснули вместе с арестантами, и о встрече со старостой, или старейшиной, колонны, подбодрившим их и пообещавшим помочь.

Нетрудно представить себе душевное состояние французов, чей путь от Парижа до злосчастного селения мы проследили с вами буквально шаг за шагом. Жюльен, несмотря на всю его энергию, лишенный не только возможности действовать, но и воздуха, света, кожей ощущавший соседство этапников, совсем приуныл. О Жаке же и говорить нечего: его охватило такое отчаяние, что он впал в полную прострацию.

Когда заключенные забылись тяжелым, каталептическим сном, полным кошмаров, староста, верный данному им слову, осторожно распорол подкладку своего армяка, достал оттуда маленький кожаный футляр, вытащил из него лист бумаги и быстро набросал несколько строк. Перечитав текст, сложил листок и надписал адрес. Потом, пройдя тихо в соседнюю комнату, нарушил чуткий сон охранника, возлежавшего на печи. Солдат при виде старика почуял поживу.

– Хочешь три рубля? – спросил едва слышно староста – он же полковник Михайлов.

Трояк! Да это же жалованье за целый год!

– Конечно! – подскочил стражник. – А что требуется?

– Ты человек честный?

– Когда мне платят…

– Само собой, – проговорил ссыльный, не скрывая своего презрения.

– Правда, с варнаков[25] я беру дороже.

– Вот я и даю тебе три рубля.

– Прекрасно, за такую мзду можно и потрудиться. Но деньги вперед.

– Поклянись Николаем Чудотворцем и Казанской Божьей Матерью, что не обманешь.

Стражник заколебался, выбирая между чувством долга и жадностью, но только на миг. Верх одержала алчность. Повернувшись к иконостасу, он отвесил низкий поклон и трижды перекрестился:

– Клянусь Николаем Чудотворцем и Казанской Божьей Матерью, покровительницей странников!

– Вот так, – сказал удовлетворенно староста, будучи убежден, что православные никогда не нарушат подобной клятвы. – Видишь это письмо?

– Да.

– Его надо доставить генерал-губернатору, в Томск.

– Прямо сейчас?

– Совершенно верно.

– Давай трояк.

– Бери.

– Но если капитан увидит, что меня нет, то розог мне не избежать!

– Глупости! Ты выйдешь сию минуту, колонна же выступит только на рассвете.

– Твоя правда! Но ведь и от генерал-губернатора можно схлопотать взбучку.

– Напротив, он только отблагодарит тебя.

– А не обманываешь?

Верх одержала алчность. Повернувшись к иконостасу, он отвесил низкий поклон

– Нет, честное слово.

– Этого я не понимаю. Поклянись на иконе.

«Несчастный прав, – молвил про себя полковник, – его ведь не учили языку чести». И произнес вслух:

– Клянусь!.. А теперь в добрый час!

– Дай письмо, я ухожу.

– Возьми. И помни о своей клятве и о том, что послание это – во спасение несчастных узников.

Стражник молча нахлобучил шапку, надел овчинный полушубок мехом внутрь, перекинул через плечо ремень с наполненной водкой флягой, засунул за пояс длинный острый нож, взял посох, распахнул дверь и исчез.

– Господи, – взволнованно произнес полковник, – помоги ему побыстрее добраться! На него – вся надежда моя на спасение невиновных!

Но вместо того, чтобы круто свернуть влево на тракт и, миновав две почтовые станции, добраться до Томска, служилый остановился в глубокой задумчивости. Обращение ссыльного непосредственно к генерал-губернатору переворачивало все его представления о социальной иерархии. Солдат стал искать выход из того сложного положения, в которое попал. Он поклялся лишь доставить письмо, и, следовательно, важно только одно: чтобы оно дошло по адресу. Однако фетюк[26] не потребовал от него не показывать послания никому, кроме генерал-губернатора. Так не лучше ли передоверить грамоту капитану Еменову – единственному тут представителю власти, к тому же влиятельному? Начальник наверняка вознаградит его за услугу. Ну а что касается Святого Николая и Казанской Божьей Матери, то они ведь не запрещают брать воздаяния из двух рук сразу.

Успокоив таким образом свою совесть, стражник направился к избе, где расположился его командир.

Капитан, вырванный нежданно из объятий сна, был не любезнее медведя, у которого волки отнимают добычу. Однако бумага, извлеченная стражником из-под шапки, остановила поток ругательств.

– Кто тебя ко мне послал?

– Никто. Я сам пришел.

– Кому это письмо?

– Его превосходительству генерал-губернатору.

– Откуда оно у тебя?

– От старосты.

– Ого! Давай сюда.

– Но я поклялся пред ликом Божьей Матери и Николая Чудотворца, что доставлю письмо по адресу.