Депутат от Арси - Оноре де Бальзак

— Он очень неглупый человек, — сказал Бовизаж.

— Вы уступили ему клиентуру на тридцать тысяч франков и заведение, которое во всяком случае стоит не дешевле пятидесяти тысяч. А он за восемь лет выплатил вам всего десять тысяч...

— Никогда я ни с кем не заводил тяжбы, — отвечал Бовизаж. — По мне, уж лучше деньги потерять, чем донимать судом бедного человека...

— Человека, который насмехается над вами!

Бовизаж промолчал. Он не нашелся, что ответить на это жестокое замечание, и, опустив глаза в пол, стал разглядывать паркет своей гостиной. Быть может, постепенное ослабление умственных способностей Бовизажа, а также и его воли объяснялось тем, что он слишком много спал. Он неизменно укладывался спать в восемь вечера, вставал в восемь утра и, таким образом, вот уже двадцать лет спал по двенадцати часов в сутки, никогда не просыпаясь ночью; а если когда-нибудь и случалась с ним такая оказия, — это было для него целое событие, нечто совершенно необычайное, и он весь день только об этом и говорил. Примерно около часу уходило у него на одевание, потому что жена приучила его являться к завтраку не иначе, как чисто выбритым, вычищенным и тщательно одетым. Когда у него еще было торговое предприятие, он тотчас же после завтрака уезжал по делам и возвращался только к обеду. После 1832 года эти деловые поездки заменились визитом к тестю, к кому-нибудь из знакомых или прогулкой. Во всякое время года, в любую погоду, он ходил в сапогах, в синих суконных брюках, белом жилете и синем сюртуке, чего опять-таки требовала его жена. Белье его отличалось удивительной тонкостью и еще более удивительной белизной, ибо Северина приучила его менять белье каждый день. Привычка заботиться о своей внешности, которую редко кто соблюдает в провинции, способствовала тому, что Филеас считался в Арси образцом элегантности, точь-в-точь как какой-нибудь светский щеголь в Париже. Итак, всем своим внешним видом почтенный торговец вязаными изделиями производил впечатление важной особы, ибо супруга его была достаточно сообразительна и никто никогда не слышал от нее ничего такого, что могло бы позволить обывателям Арси догадаться об ее разочаровании или заподозрить ничтожество ее супруга, который своими любезными улыбками, предупредительными фразами и замашками богача заслужил себе репутацию солидного человека. Говорили, что Северина так ревнует его, что никуда не пускает по вечерам, а Филеас тем временем отлеживал себе бока и портил свой лилейный цвет лица, предаваясь блаженным сновидениям.

Словом, Бовизаж жил так, как ему нравилось, жена ухаживала за ним, обе его служанки служили ему исправно, дочка ластилась к нему, он считал себя самым счастливым человеком в Арси, да, пожалуй, и был им. Чувство Северины к этому ничтожному человеку не было лишено некоторой покровительственной жалости, с какой мать относится к своим детям; когда ей надо было отчитать его, проявить строгость, она старалась сделать это в шутливом тоне. Трудно было представить себе более мирное супружество, а то, что Филеас испытывал отвращение ко всяким светским сборищам, где он неизменно засыпал от скуки, так как не умел играть в карты и никому не мог составить партию, позволяло Северине свободно распоряжаться своими вечерами.

Появление Сесили вывело Филеаса из замешательства.

— Да какая ты сегодня красавица! — воскликнул он.

Госпожа Бовизаж тотчас же обернулась и бросила на дочь пронизывающий взор, от которого Сесиль вспыхнула.

— Что это вы вздумали так нарядиться, Сесиль? — спросила мать.

— Но ведь мы же сегодня собирались к госпоже Марион. Вот я и оделась, мне хотелось посмотреть, идет ли мне новое платье.

— Сесиль! Сесиль! — сказала Северина. — Хорошо ли это, обманывать свою мать? Я недовольна вами. Вы что-то задумали и скрываете от меня.

— А что она такое сделала? — спросил Бовизаж, любуясь своей нарядной дочкой.

— Что она сделала?.. Мы с ней об этом поговорим потом... — ответила г-жа Бовизаж, погрозив пальцем своей единственной дочери.

Сесиль бросилась к матери на шею и, обняв ее, стала ласкаться к ней, что для единственных дочек является верным способом доказать свою правоту.

Сесиль Бовизаж, юная девятнадцатилетняя особа, была в шелковом платье светло-серого цвета, с фестонами из темно-серой тесьмы; оно было сшито в талию; лиф с маленькими пуговками и кантом заканчивался спереди мыском, а сзади зашнуровывался как корсет. Эта имитация корсета изящно обрисовывала ее спину, бедра и бюст. Юбка с тремя рядами оборок ложилась очаровательными складками, и ее элегантный покрой свидетельствовал о высоком мастерстве парижской портнихи. На плечи была накинута хорошенькая кружевная косынка, а на шейке милой наследницы был повязан красивым бантом розовый платочек. Соломенная шляпка с пышной розой, черные ажурные митенки, коричневые башмачки завершали ее наряд; если бы не возбужденно-праздничный вид Сесили, эта изящная фигурка, похожая на картинку из модного журнала, казалось, должна была восхитить ее родителей. К тому же Сесиль была прекрасно сложена — среднего роста, удивительно гибкая и стройная. Ее каштановые волосы были причесаны по моде 1839 года, — две толстые косы, заплетенные у висков, спускались ей на щеки, а сзади были заколоты узлом. В этом свежем, здоровом личике с прелестным овалом было что-то аристократическое, чего Сесиль никак не могла унаследовать ни от отца, ни от матери. Ее светло-карие глаза были совершенно лишены того мягкого, кроткого и чуть ли не грустного выражения, столь свойственного молодым девушкам.

Но все, что было романтического и необычного в ее внешности, бойкая, живая, пышущая здоровьем Сесиль портила какой-то мещанской положительностью и развязностью манер, присущей избалованным детям. Однако супруг, способный перевоспитать ее и уничтожить все следы, которые успела наложить на нее провинциальная жизнь, мог бы сделать из этого сырого материала совершенно очаровательную женщину. Сказать правду, Северина так гордилась своей дочерью, что это чувство возмещало тот ущерб, который она наносила ей своей любовью. У г-жи Бовизаж оказалось достаточно мужества для того, чтобы хорошо воспитать свою дочь. Она приучила себя обращаться с ней с притворной строгостью и таким способом добилась повиновения и подавила те зачатки зла, которые обретались в этой натуре. Мать и дочь никогда не разлучались, и благодаря этому Сесиль сохранила то, что далеко не так часто, как мы думаем, встречается у юных девиц, — чистоту мысли, истинное простосердечие и живую непосредственность чувств.

— Ваш наряд внушает мне подозрения, — заметила г-жа Бовизаж, — может быть, Симон Жиге сказал вам вчера вечером что-то такое, что вы от меня скрыли?

— Ну что ж! — вмешался Филеас, — человек, который вот-вот получит мандат депутата от своих граждан...

— Мамочка, дорогая, — зашептала Сесиль матери на ухо, — он скучный, надоедает... Но ведь, кроме него, для меня никого нет в Арси.

— Ты правильно о нем судишь, но подожди, пока не выскажет своих намерений дедушка, — отвечала г-жа Бовизаж, целуя дочку, чье признание обнаруживало большой здравый смысл, но вместе с тем показывало, что мысль о браке уже успела смутить ее невинный покой.