Круги на воде - Вадим Назаров

Ангел вбивал гвозди в крышу, когда жена тихо позвала его. Он бросил работу и побежал вниз по лестнице, словно забыв, что умеет летать. Молоток с веселым грохотом скатился с крыши, разбил лист оконной слюды, Гевил поскользнулся, зацепился крылом о косяк, повалил бочку с воском и вывалился из дома прочь.

Ева стояла на коленях, по окровавленной траве тянулась пуповина. Она протягивала мужу завернутого в платок младенца. Ее губы были черными от боли, а глаза красными от любви. Гевил прошептал отторгающую молитву и мечом Хранителя перерезал пуповину.

На закате облака выстроились в плотное кольцо вдоль всех четырех горизонтов, в нем читались силуэты птиц, людей и животных. Фигуры плавно перетекали одна в другую, садились на корабли и плыли вокруг света. Солнце величаво садилось, небо темнело, облака из белых стали лиловыми и превратились в стену.

Ангел весь вечер не покидал башни и не увидел знамения. Он стоял между ложем Евы и колыбелью маленькой девочки, что лицом была вся в отца, от того и имя ей – Ангелика.

Ночью Гевилу явился грозный Ангел Иегудил, велел прощаться, оставив на сборы три дня.

Было утро. Ева ничего не знала, но уже догадывалась. Они лежали на крыше башни, девочка – на груди у матери, и смотрели, как ласточки и стрижи стремительно проносятся по границе небес. Пели. Еве казалось, что лежат они глубоко под водой и каждый звук заключен в отдельный пузырек воздуха. Пузырьки поднимались вверх, путались и когда, наконец, лопались, песня не складывалась и мелодия терялась.

Иегудил сказал: Ты должен знать, что на Земле, как и на Небе, за любовь нет наказания.

Твоя вина в том, что:

Ты молился корыстно, Ты притронулся к заветной воде, Ты имел связь с чадом, которое благословил, то есть, по сути, с духовной дочерью.

Она будет осуждена? – спросил Гевил.

Нет, – сказал Иегудил.

Гевил по чину поклонился. Иегудил сложил ла дони крестом в знак того, что по-братски сострадает ему.

Ангел лежал, обнимая жену и дочь, и думал:

Я зарыл в эту землю все мои таланты, и вот две женщины – мой урожай.

В дверь громко постучали, Ева тревожно взглянула на мужа.

Успокойся, – сказал Гевил, – у нас еще три дня, это какой-нибудь зверь пришел лечиться.

На крыльце стояла старуха. Ангел остался в дверях и расправил, закрывая вход, крылья. Он догадывался, кто хочет говорить с ним.

Старуха потёрла губу уголком платка и, опершись на клюку, быстро зашептала по-арамейски:

Просили передать: поклонись Светоносцу, первому из вас, и тебе не только оставят эту жену, но и дадут возможность стать отцом целого народа славных исполинов, которые унаследуют мир.

Гевил улыбнулся, помолчал, потом сказал на ангельском языке:

В наказание за грехи я готов до трубного гласа сидеть в яме, полной гнилых червей, но никогда не пойду против Господа, сотворившего Небо и Землю.

И добавил волшебное слово: Аминь.

Старуха пыталась было закрыть уши, но слово уже влетело в нее и жгло изнутри. Из носа старухи пошел пар, потекла зловонная жижа.

Гевил запер дверь и поднялся к жене.

Ева, – сказал Ангел, – скоро мы расстанемся. Я буду молиться за вас. Береги девочку и не бросай люльку, она еще послужит ей.

Я буду очень далеко, и даже на том свете мы не увидимся. Но у нас еще целых три дня, так не будем же их терять.

Гевил был наказан черной работой. Он убивал кистеперых китов перед Потопом, резал египетских первенцев, разрушал Содом. Среди узников на небесной галере он был хорошо известен.

Ева отправилась по степи к Иаван-городу, к спине её была приторочена люлька с ребенком, из-под ремней сочилась кровь, из грудей – молоко. Капли смешались в следах, так появились первые опийные маки.

Ангелика росла тихим задумчивым ребенком, в ее волосах среди огненных прядей пробилось сизое перо.

Марина пришла в себя в больнице. В истории болезни значилось: отравление угарным газом.

Соседи-алкоголики растопили камин, который в последний раз пробовал живой огонь, должно быть, году в двадцатом, когда доктор Тойфель уничтожал семейный архив. Едва в изразцах заплясало шальное пламя, из трубы, забитой прошлогодним снегом, тяжело ухая, вылетела опаленная сова.

Марина знала, что диагноз не верен. В ее легкие просто попала вода из сновидения.

Она помнила смутно: какие-то люди бегали вокруг нее, били по щекам, но больно не было, стало быть, били внутри сна.

Человек в пространстве мечты легок и неуязвим. Он прыгает, как мячик, летает, как волан, и всегда возвращается целым и безмятежным, о какие бы скалы ни разбивался во сне.

Однажды Марине случилось проучить на той стороне наглеца. Она наотмашь лупила негодяя бамбуковой палкой, но на нем не появилось и царапины, обидчик противно смеялся и показывал палец.

Соседи по площадке действительно угорели, но это случилось за толстой глухой стеной, в каких делают тайники для золота, а у Марины были открыты окна. Спасатель услышал, как она стонет, и решил, что и в этой квартире газ. Так или иначе, сестра могла задохнуться, но ее откачали.

Когда Марина, слегка пошатываясь, вошла в ординаторскую и представилась коллегам, ей предложили кофе и телефон. В сигарете отказали, не сильно и хотелось.

Сначала она позвонила в институт, сказала, что заболела.

Ей ответили: Ладно, тебя тут какой-то голландский фотограф искал.

Затем нашла по справочнику номер частной наркологической клиники, набрала и попросила доктора Краснова, своего однокашника.

Через час Краснов прилетел на своем зелёном тропическом пассате и забрал ее. Следуя старому правилу «извлекай из беды пользу», Марина извлекла выходной.

Куда, – сказал доктор, – домой или в гости?

Мне бы воздуху, – сказала Марина, улыбнулась ласково, и они отправились в Лахту.

Волны катились на пляж, вода шлепалась о песок и пенилась, и шипела как масло, ломтики тростника и сосновые шишки жарились в ней. Марина сидела, обхватив коленки, и наблюдала, как грозовое облако осторожно, чтобы не потревожить тяжелое брюхо, обходит купол собора в Кронштадте. Блики света играли на острых гранях креста.

На заливе случился замор, мелкие судаки, лещи и карпы лежали на желтом песке, как перламутровые раковины, а в полосе прибоя перекатывались крупные, как поленья, их деды и отцы.

Про рыбу не говорят умерла, – думала Марина – но заснула. Этот берег не тает, потому что рыбы держатся за него в своих снах, пока их клюют вороны и чайки. Наверное, захлебнувшись во сне, я лежу сейчас там, на отмели, на Луне, вытянувшись изысканно, как пьяная русалка, жуки устроили во мне столицу и пир, и вода капает в ухо, как в греческих часах.