Бухара в Средние века. На стыке персидских традиций и исламской культуры - Ричард Фрай

…И сказал мне мой отец: «О сын мой, это выдающийся и памятный день; славьте Господа за то, что собраны вместе талантливые люди такого полета и самые несравненные ученые этого времени, и, когда меня не станет, помните сей день, как один из величайших среди выдающихся событий нашего времени и памятных моментов жизни вашей. Ибо мне с трудом верится, что в потоке лет вам доведется лицезреть подобное собрание знаменитостей». Так оно и случилось, поскольку более никогда мой взор не наполнялся радостью при виде подобного собрания».

Гордостью двора являлась поэзия, и о поэзии при Саманидах написано достаточно много. Думаю, важно помнить, что литература, а в особенности поэзия, при Саманидах была единым литературным творчеством на двух языках, арабском и персидском. И хотя географы уверяют нас, будто в Бухаре в этот период говорили также и на согдийском, наверняка он был отмирающим языком крестьян. И снова следует подчеркнуть, что арабский использовался не только в молитвах и проповедях, но также в письменных работах на религиозные темы и в правовой, научной и философской литературе. Мы уже отмечали, что государственные записи велись на арабском и чиновник, дабы соответствовать занимаемой должности, обязан был знать арабский. Приток ученых и поэтов в Бухару, начавшийся при Исмаиле, продолжался, однако много ученых из Трансоксианы отправлялось и в Багдад. В нем существовала согдийская колония, и Самарра (город в Ираке, на восточном берегу реки Тигр, в 125 километрах к северу от Багдада; известен с V в. до н. э. – Пер.), временная столица Аббасидов, считалась чуть ли не главным городом Средней Азии. Мы не можем обсуждать поэтов из Трансоксианы, проживавших в Багдаде и писавших на арабском, таких как Ибн Кухи, аль-Хурайми, Халифа аль-Ахмаи и др. Более того, поэты из разных частей Трансоксианы, пришедшие в Бухару и писавшие на арабском, стали материалом многих страниц в антологии аль-Саалиби. Наиболее интересны те поэты Бухары, которые сочиняли поэмы как на арабском, так и на персидском языке, и те, кто переводил персидскую поэзию на арабский или наоборот.

При рассмотрении переводов интересно отметить, что переводы с персидского на арабский делались не из древних или исламских источников, а из современных поэтов. Как утверждалось, вполне возможно, что антиарабское движение, называвшееся Шуубия, несло ответственность за многие из таких переводов, поскольку переводы на арабский демонстрировали значимость персов для широкой аудитории всего халифата. Однако, поскольку персидские и арабские произведения двуязычных поэтов отличаются не только по содержанию, но также и по форме, доминирующей причиной переводов являлась не только Шуубия. Раз уж все поэты были мусульманами, – а обнаруженные немусульманские вкрапления в основную массу поэзии относительно невелики, – кажется куда более вероятным, что поэты первоначально сочиняли на своем родном персидском, но затем, дабы показать свою образованность и, быть может, ради привлечения аудитории арабоязычной части халифата, переводили свои творения на арабский. Основными источниками по переводам того периода, кроме антологии аль-Саалиби, являются написанная в XII в. книга Мухаммеда Ауфи под названием «Лубаб» и несколько трактатов по искусству перевода.

Многие арабские прозаические произведения перевели на персидский потому, что, как заметил один из переводчиков, «люди слишком ленивы, чтобы учить арабский». Большую часть этих переводов, таких как персидский перевод «Тафсир» – комментарии к Корану Табани, а также книгу по истории того же автора сделали при последних Саманидах. Оба перевода заказал сын аль-Балами, визиря Мансура ибн Нуха (961–976). Нетрудно себе представить побудительные мотивы для этих переводов, но поэзия – совсем другое дело, и примечательно, что на персидский переводились более старые классические арабские поэмы, а не современная арабская поэзия. Поскольку арабский служил языком межэтнического общения в исламском мире и обладал огромным литературным наследием, то к каким еще литературным источникам мог обратиться какой-нибудь образованный мусульманин? Даже пересказанные на иранском языке древние притчи «Калила и Димна» Рудаки, возможно, основывались на арабском тексте аль-Мукаффы, переведшего книгу с пахави, на который, в свою очередь, ее перевели с санскрита. При Саманидах на персидский перевели поэмы ранних исламских арабских поэтов, таких как Ибн аль-Руми и Фараздак, но не поэзию IX или X в. Местные поэты могли писать собственные поэмы на арабском или на персидском, и их творения на арабском ничем не отличались от стихов поэтов, чьим родным языком был арабский.

Нет сомнений в том, что персидский язык обогатился за счет арабских слов и переход от простой силлабической (слоговой) среднеперсидской поэзии к изысканно симметричной поэзии, основанной на арабской системе длинных и коротких слогов, стал мощным стимулом для создания новоперсидской литературы. Новоперсидская поэзия периода Саманидов является в основном исламской и по большей части копирует арабскую поэзию, правила стихосложения которой, в свою очередь, произошли от греческих стихотворных форм. Возникло множество споров по поводу термина «дари», использовавшегося многими источниками для описания персидского языка этого периода. Некоторые исследователи зашли так далеко, что утверждают, будто на самом деле это другой язык, возможно наследник парфянского или согдийского. Однако более вероятно, что дари, преимущественно придворный язык, на самом деле являлся упрощенным стилем новоперсидского без примеси арабских слов, тогда как термин «фарси» в этот период использовался для обозначения новоперсидского, сильно обогащенного арабскими словами и скорее изысканного, чем упрощенного. Последний стиль стал настолько превалирующим, что дари вышел из обращения. Интересным показателем этого служит сказка о Синдбаде-мудреце (из «Тысячи и одной ночи»; не имеет ничего общего со сказкой о Синдбаде-мореходе. – Пер.), переведенная в 950 г. на дари по указанию Нуха ибн Насра, но примерно через двести лет снова «переведенная» с дари на персидский, поскольку примитивный текст на дари был архаичен и «находился на пути забвения», следовательно, нуждался в приукрашивании современным стилем.

Некоторые ученые полагают, будто среднеиранский диалект, официальный язык империи Саманидов, называвшийся «пахлави», являлся устным и письменным языком поэтов, таких как Рудаки. Но это более чем маловероятно, когда даже существование в Бухаре зороастрийских момбадов, или жрецов, которые могли читать на пахлави, остается под вопросом. Из-за сложности рукописных шрифтов пахлави он всегда использовался весьма ограниченно, в основном религиозными иерархами зороастрийского культа, поэтому трудно представить себе, чтобы пахлави имел в сасанидской Бухаре много поклонников. Утверждается, будто упомянутый выше перевод на дари сказки о Синдбаде-мудреце выполнен с пахлави, а не с арабского. Учитывая известные умственные причуды дворцовых кругов, это ни в коем случае не выглядит неправдоподобным; но если это действительно так, то здесь имеет место редкий случай, а не обычная практика.

Жемчужиной двора Насра был Абу Абдалла Джафар ибн Мухаммед Рудаки, вероятно происходивший из селения Рудак, нынешнее Панджруд восточнее Самарканда. Даты его жизни неизвестны, однако он прославился в годы правления Насра и умер незадолго до восшествия на трон Нуха ибн Насра. Рудаки начал свою карьеру как уличный певец, сочиняя и распевая свои поэмы жителям родного селения. К сожалению, нам неизвестно, когда он прибыл в Бухару, или хотя бы какие-то подробности его жизни, однако он преуспевал при дворе Насра, который щедро вознаграждал Рудаки за его поэмы. Однако под конец жизни он впал в немилость и оставил двор – возможно, из-за симпатий к Нахшаби и его еретическим воззрениям. Рудаки описывали как слепого от рождения поэта, однако обнаружение гробницы Рудаки со скелетом в его родном селении позволило советским ученым определить, что умер он в весьма преклонном возрасте, возможно ослепшим к тому времени, но не будучи слепым от рождения.