Потерянный дневник дона Хуана - Дуглаc Карлтон Абрамс

— Я буду счастлив заплатить эти деньги. Так ты продашь мне свой дневник?

— Сожалею, дон Педро, но этого я не сделаю ни за какие деньги. Я больше не служу у вас шпионом, и мои похождения касаются только меня.

— С чего ты взял, что я собираюсь использовать их в каких-то иных целях, кроме как для собственного удовольствия?

— Полно, дон Педро. Мы оба знаем, что именно доставляет вам удовольствие.

Маркиз засмеялся.

— Скажешь, я неправильно использовал твои таланты во славу империи?

— Вашей империи?

— Я всецело предан своему королю, и все, чего я жду от тебя, — это такой же преданности.

— Вы для меня больше чем отец, но сыну рано или поздно приходится выбирать свою дорогу. Мое призвание — это безудержная страсть, а не набор ловких трюков.

Маркиз поднялся, собираясь уходить.

— Дон Педро… я скажу вам то, что вы надеялись от меня услышать. Но взамен вы расскажете мне о женщине по имени донья Анна, дочери дона Гонсало де Уллоа.

— Дочь командора Калатравы? Что именно ты хочешь знать о ней? — удивился маркиз.

— Почему я никогда не видел ее раньше?

— Стало быть, ты все-таки ее увидел?

— Сегодня утром впервые. Удивительно, что до сих пор я ничего не знал о женщине столь редкостной красоты.

— Отец держал ее взаперти, как монахиню, на отдаленном ранчо. Его земли граничат с моими владениями неподалеку от Кармоны. Я знал ее еще ребенком.

— Что вам известно о ней? — упорствовал я.

— Донья Анна — одна из тех, кто способен заставить мужчину забыть обо всех остальных женщинах… Поэтому такому галантедору, как ты, дон Хуан, лучше быть благоразумным и выбросить ее из головы.

— Вы говорите так, будто приходитесь ей отцом. Она ваша родственница?

— Скажем так, в моих интересах охранять ее честь. Но при этом мне прекрасно известны твои интересы, поскольку они долго были и моими интересами тоже.

— Вы собираетесь отдать ее замуж за кого-нибудь из ваших благородных друзей при дворе?

— Я ответил на твой вопрос, а взамен ты обещал сообщить то, что интересует меня. Тебе удалось… ограбить королевскую сокровищницу?

— Видите ли… Нет, боюсь, что не удалось, дон Педро.

— Какая жалость! Твои неудачи, дон Хуан, я всегда принимаю близко к сердцу. — Он запахнул длинный черный плащ и повернулся, чтобы уйти.

— Дон Педро, ваш кошелек, — окликнул я его.

— Купи на эти деньги приличную мебель. Если ты огорчаешь меня, то хотя бы не позорь.

Я запер за ним дверь и вновь взялся за дневник. Я прекрасно понимал, почему маркиз так поощряет меня вести записи. Вне всякого сомнения, он намерен сделать их оружием против мужей и отцов тех женщин, которые великодушно открыли для меня двери своих спален. Однако я не дам ему использовать мои похождения для достижения своих целей. Я больше не его шпион и ни с кем не намерен делиться своими секретами. Отныне дневник будет спрятан не в письменном столе, откуда его слишком легко украсть, а в более надежном месте — под одной из плиток пола в гостиной.

Сейчас я спущусь в таверну и пообедаю, а потом постараюсь засветло добраться до ранчо доньи Анны. Я отправляюсь туда в качестве галантедора, которым сделал меня именно маркиз. Да, я считаю его своим благодетелем, он многому научил меня в жизни. Но тем не менее я намерен доказать ему, что ни одна женщина не может заставить меня забыть других.

Вечер, 15 июня, 1593

— Вы уверены, что не хотите поехать в карете? — спросил Кристобаль, готовя для меня лошадь.

— Сегодня я поеду один.

— А если что-нибудь случится?

Я вставил ногу в стремя и вскочил в седло.

— Спасибо за заботу, Кристобаль, но сегодня Бонита будет единственным соучастником моего похождения.

Он смутился, расценив эти слова как намек на его бестактность, но я ободрил его улыбкой:

— Не жди моего возвращения, ложись спать.

Выехав из Кармоны, я направился по извилистой дороге, проложенной еще римлянами, мимо монастыря Дель Кармен и города Сан-Бернардо. Потом, выехав на проселочную дорогу, пустил лошадь в галоп. Я с удовольствием ощущал бедрами, как играют мускулы моей кобылы, как на ее спине от избытка жизни выступает испарина. Я просто обожал это создание, которое фыркает, стонет и потеет.

Красота окрестностей Севильи завораживала меня. Как чувственны и как плодоносны все творения Божии! Холмы были покрыты золотом созревшей пшеницы. Белые, розовые и алые цветки олеандра источали дурманящий аромат. Возвышенности и ложбины напоминали изгибы тела прекрасной женщины, возлежащей на боку. Оставшиеся позади крепостные стены Севильи были похожи на корсет, а башня Хиральды словно соединяла землю и небеса.

Солнце уже клонилось к закату, когда впереди на самом высоком из холмов я увидел огромную гасиенду маркиза. Она напоминала белую крепость, и ее узкие стрельчатые окна, подобно дюжине глаз, глядели во все стороны. Крестьянин, которого я спросил, где живет командор Калатрава, указал мне на маленькую и тоже белую гасиенду, покрытую красной черепицей. Словно часовые, ее окружали кипарисы, а чуть дальше, где начинался спуск к реке, росли дубы и оливковые деревья. Бониту я спрятал немного ниже по реке, убедившись, что ее не будет видно из окон дома. Привязывать лошадь к дереву не было нужды: я знал, что она никогда не убежит от меня, и просто оставил пастись возле воды. Багажа с собою я не брал, чтобы не нагружать лошадь и чтобы никто не мог ее опознать.

Как всякий грабитель или галантедор, я тщательно осмотрелся, как бы изучая расстановку фигур. Рядом с конюшней стояла карета. Закончив работу в полях, крестьяне, одетые в белые рубашки и зеленые холщовые штаны, расходились по домам. К счастью для меня, ничто не указывало на присутствие командора. Быть может, он сейчас где-то проливает кровь во славу короля? Темнота сгущалась. Я вынул из рукава маску и натянул ее на глаза. Ветви и ствол кипариса, послужившего мне лестницей, царапали лицо и руки, и я решил, что когда-нибудь непременно займусь соблазнением на первом этаже. Я забрался на крышу и устроился так, чтобы видеть внутренний дворик, оставаясь при этом незаметным.

Сердце бешено колотилось в груди. Я надеялся, что долго ждать не придется, поскольку мною овладело странное нетерпение. Спокойно, напомнил я сам себе, галантедор никогда не должен терять выдержки и самообладания.

Со стороны может показаться, что отцы в Севилье, как и по всей Испании, просто помешаны на том, чтобы сохранить под замком честь своих дочерей. Мы унаследовали этот обычай от мавров, которые насаждали его так же усердно, как крестьянин засевает свое поле. К их чести, большинство христианских мужей не расценивают пятно крови, пролитой в первую брачную ночь, как доказательство невинности своих невест. И это очень мудро, поскольку подлинную невинность доказать невозможно. Слишком многие девственницы успевают открыть в себе женское начало задолго до первого брачного соития.