Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил - Брайан Стивенсон

Груз висевших на мне дел становился неподъемным. Адвокаты, защищавшие городскую тюрьму Гадсдена, наконец признали, что права Раффина были нарушены и что ему незаконно отказали в выдаче лекарства от астмы. Мы добились достойного решения для семьи Раффина, так что его родственники наконец должны были получить некоторую финансовую помощь. Я передал остальные дела по нарушениям, допущенным полицией, другим юристам, поскольку у меня скопилось слишком много дел по смертным приговорам.

Воевать с полицией Атланты не было времени: моим клиентам грозила смертная казнь. И все же я не мог перестать думать о том, насколько опасной и незаконной была эта ситуация, и что я не сделал ничего плохого. А если бы у меня в машине оказались наркотики? Последовал бы арест, а потом мне пришлось бы убеждать адвоката поверить моим объяснениям, что полицейские проникли в машину незаконно. Смог бы я найти такого адвоката, который всерьез воспринял бы подобные утверждения? Поверил бы судья, что я ничего плохого не сделал? Поверили бы люди точно такому же человеку, как я, но только не адвокату? Такому же, как я, только безработному или с уголовным прошлым?

Я решил обратиться к молодежным группам, церквям и общественным организациям, рассказать о трудностях, создаваемых презумпцией виновности, применяющейся в отношении бедняков и цветных. Я выступал на общественных митингах и пытался убедить людей в необходимости настоятельно требовать, чтобы силы правопорядка отвечали за свои дела. Я утверждал, что полиция могла бы совершенствовать общественную безопасность, не допуская злоупотреблений в отношении людей. Даже бывая по делам в Алабаме, я находил время для выступлений на общественных мероприятиях, откликаясь на любую просьбу.

Я как раз был в небольшом сельском округе в Алабаме после очередной поездки за протоколами одного из дел с приговором к смертной казни, когда меня пригласили выступить в маленькой афроамериканской церкви. В зал пришли всего два десятка слушателей. Один из глав общины представил меня, я вышел, встал перед скамьями и начал говорить о смертных приговорах, о растущем числе заключенных, о злоупотреблении властью в тюрьмах, об ужесточении дискриминационных законов и о необходимости реформ. В какой-то момент я решил рассказать о своей стычке с полицией в Атланте и понял, что эмоции хлещут через край. Голос задрожал, и мне пришлось силой воли призвать себя к порядку, чтобы все-таки закончить речь.

Выступая, я обратил внимание на старика чернокожего в инвалидной коляске, приехавшего в церковь прямо перед началом программы. Мужчине на вид было за семьдесят. Одет в старый коричневый костюм. Седые коротко стриженные волосы непокорными клочками торчали в разные стороны. Он пристально смотрел на меня все время выступления, но не демонстрировал ни одной эмоции, ни одной реакции. В церковь его привез мальчик лет двенадцати, наверное, внук или родственник. Я обратил внимание, что порой мужчина просил мальчика подать ему ту или иную вещь. Он без слов кивал, и мальчик, похоже, как-то понимал, что старику нужен веер или молитвенник.

По окончании моей речи прихожане спели гимн, тем самым завершив вечер. Старик не пел; он просто закрыл глаза и сидел в кресле. После завершения программы люди стали подходить ко мне; большинство были очень добры и выражали благодарность за то, что я нашел время приехать и поговорить с ними. Несколько молодых чернокожих парней подошли, чтобы пожать мне руку. Меня порадовало, что люди сочли полезной информацию, которой я с ними делился. Мужчина в инвалидной коляске чего-то ждал, сидя в конце зала, и по-прежнему пристально разглядывал меня. Когда все остальные прихожане разошлись, он кивнул мальчику, который поспешно покатил его ко мне.

Старик приближался, выражение его лица не менялось. Юный помощник остановил его передо мной. Он подался вперед и с неожиданной силой проговорил:

– Знаешь ли ты, что ты делаешь?

Выражение его лица было крайне серьезным, без тени улыбки.

Его вопрос огорошил меня. Я не мог понять, действительно ли он задает вопрос или просто наезжает на меня, и не знал, что ответить. Тогда он погрозил мне пальцем и переспросил:

– Знаешь ли ты, что ты делаешь?

Я попытался улыбнуться, чтобы смягчить ситуацию, но чувствовал себя совершенно растерянным.

– Думаю, да…

Он перебил меня и громко проговорил:

– Я скажу тебе, что ты делаешь. Ты бьешь в барабан, требуя справедливости! – Лицо старика продолжало оставаться бесстрастным. Он повторил, подчеркивая каждое слово: – Ты должен бить в барабан, требуя справедливости.

Он отклонился назад, на спинку коляски, и я перестал улыбаться. Что-то в том, как он это говорил, настраивало на серьезный лад. Я тихо ответил:

– Да, сэр.

Старик снова подался вперед и хрипло проговорил:

– Ты должен продолжать бить в барабан, требуя справедливости. – Он проиллюстрировал свои слова жестом, а потом, после долгой паузы, вновь повторил: – Бить в барабан, требуя справедливости.

Он снова откинулся на спинку: казалось, его как-то сразу одолели усталость и одышка. Потом странный собеседник сочувственно посмотрел на меня и поманил к себе. Я наклонился, он схватил меня за руку и подался вперед. Заговорил очень тихо, почти шепотом, но в его голосе звучала неукротимость, которую невозможно забыть.

– Видишь этот шрам у меня на макушке? – он наклонил голову, чтобы показать рубец. – Я получил этот шрам в округе Грин, в штате Алабама, пытаясь зарегистрироваться как избиратель в 1964 году. А видишь вот этот, сбоку на голове? – Он чуть повернулся влево, чтобы я смог разглядеть шестисантиметровый шрам над его правым ухом. – Я обзавелся им в Миссисипи, требуя гражданских прав.

Его голос окреп. Он сильнее сжал мою руку и ниже наклонил голову.

– А видишь вот эту отметину? – у основания его черепа виднелось темное круглое пятно. – Этот кровоподтек я получил в Бирмингеме после «крестового похода детей»[10].

Он оперся на спинку коляски и пристально вгляделся в меня.

– Люди думают, что это мои шрамы, раны и синяки.

Я впервые заметил, что его глаза полны слез. Он обхватил голову ладонями.

– Это вовсе не мои шрамы, раны и синяки! Это мои почетные медали.

Старик долгий миг глядел на меня, потом смахнул слезы с глаз и кивнул мальчику, который повез его прочь.

Я глядел ему вслед, и в горле у меня стоял ком.

Спустя минуту я понял, что настало время открывать офис в Алабаме.

После многих месяцев разочарований, неудач и растущего общественного возмущения шериф Томас Тейт, главный следователь ABI Саймон Бенсон и следователь из окружной прокуратуры Ларри Икнер решили арестовать Уолтера Макмиллиана, основываясь преимущественно на голословных обвинениях Ральфа Майерса. Они еще не расследовали версию причастности Макмиллиана, поэтому решили арестовать его по подложному обвинению, а пока он будет сидеть в тюрьме, сфабриковать дело. Майерс утверждал, что боится Макмиллиана; один из полицейских намекнул Майерсу, что Макмиллиан, возможно, совершил в отношении него сексуальное насилие. Эта идея была настолько провокационной и подстрекательской, что Майерс сразу же понял ее полезность и мрачно признался, что так и было. Закон Алабамы объявлял секс без цели деторождения противозаконным, поэтому власти планировали арестовать Макмиллиана по обвинению в содомии.