Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил - Брайан Стивенсон

– Спросите у него, где мой радиоприемник и пылесос!

Другая женщина спрашивала о своей кошке, которую не видела вот уже три дня. Я все ждал, когда же загорится свет в нашей квартире и Чарли выйдет и выручит меня. Он встречался с женщиной, которая тоже работала в Обществе юридической помощи, и проводил много времени у нее. Постепенно до меня дошло, что его может и не оказаться дома.

Наконец полицейский вернулся и заговорил с напарником:

– У них ничего на него нет. – Тон у него был разочарованный.

Я собрался с мужеством и убрал руки с капота.

– Это какое-то недоразумение! Я здесь живу. Вам не следовало так поступать. Зачем вы это сделали?

Старший хмуро зыркнул на меня.

– Нам позвонили и сообщили о возможном взломе. В этом районе часто воруют из квартир. – И он ухмыльнулся: – Мы тебя отпустим. Можешь радоваться!

С этими словами они и отбыли. Сели в машину и уехали. Соседи напоследок окидывали меня подозрительными взглядами, прежде чем разойтись по домам. Я никак не мог понять, что мне делать: то ли поспешить к своей двери, чтобы они убедились, что я действительно здесь живу, то ли дождаться, пока они все уйдут, чтобы никто не знал, где живет «подозреваемый преступник». И в итоге решил подождать.

Я собрал свои бумаги, которые полицейский рассыпал по всей машине; несколько листов вылетели на тротуар. С досадой выбросил остатки шоколада в урну на улице, потом вошел в квартиру. К моему великому удивлению, Чарли оказался дома. Я разбудил его, чтобы рассказать о случившемся.

– Представляешь, они даже не извинились! – то и дело повторял я. Чарли вполне разделял мое возмущение, но сон снова сморил его. А я до утра так и не сомкнул глаз.

Утром я рассказал об этом инциденте Стиву. Он пришел в ярость и убедил меня подать жалобу на полицейское управление Атланты. Кое-кто из сотрудников говорил, что в этой жалобе следовало бы объяснить, что я – адвокат по гражданским правам, работающий над делами, связанными с нарушениями, допущенными полицией. Мне же казалось, что для подачи жалобы на нарушения полицейских не нужны никакие «верительные грамоты».

Я начал составлять жалобу, решив не упоминать, что я адвокат. Когда весь этот инцидент прокручивался в моих мыслях, больше всего меня тревожил тот момент, когда полицейский поднял пистолет, и у меня мелькнула мысль о бегстве. Мне было 28 лет, я был профессиональным юристом и работал по делам, связанным со злоупотреблениями правоохранительных органов. Мне хватило здравого смысла, чтобы спокойно разговаривать с полицейским, грозившим застрелить меня. Задумываясь о том, как бы себя повел я сам, только в свои шестнадцать, девятнадцать или даже двадцать четыре, я со страхом понял, что, возможно, попытался бы бежать. И чем больше я об этом думал, тем сильнее меня тревожили мысли обо всех чернокожих подростках и молодых людях, живших в округе. Знают ли они, что бежать ни в коем случае нельзя? Знают ли они, что нужно сохранять спокойствие и говорить: «Все в порядке»?

Я подробно изложил на бумаге все свои тревоги. Разыскал данные Бюро судебной статистики{19}, которые наглядно показывали, что чернокожих мужчин полиция убивает в восемь раз чаще, чем белых. К концу XX века{20} эта статистика несколько выровнялась, так что чернокожие «всего» вчетверо чаще белых оказывались убиты органами правопорядка. Но проблема снова усугубилась{21}, когда некоторые штаты провели законы «дай отпор» (stand your ground), разрешающие вооруженным гражданам использовать летальное оружие.

Я продолжал составлять докладную в полицейское управление Атланты – и не успел глазом моргнуть, как настрочил почти девять страниц, излагая все то, что, по моему мнению, было сделано неправильно. На двух страницах был подробный рассказ о совершенно незаконном обыске машины и отсутствии для этого каких-либо правдоподобных причин. Я даже привел примеры из полдесятка похожих дел. Потом перечитал текст жалобы и понял, что разве что не подписался в конце: «Я – адвокат».

Я подал жалобу в полицейское управление и попытался забыть об этом инциденте. Но он не желал забываться. Я все время возвращался мыслями к случившемуся. Начал стыдиться того, что во время инцидента не слишком хорошо себя контролировал: не сказал полицейским, что я адвокат, не сообщил о том, что их действия незаконны. Следовало ли мне активнее разговаривать с ними? Несмотря на свои должностные обязанности – помощь людям, приговоренным к смерти, – я усомнился в том, что готов иметь дело с действительно трудными ситуациями. Даже начал, грешным делом, подумывать, что, может быть, стоит вернуться в Алабаму и открыть юридическую контору. И не мог отделаться от мысли о том, какой опасности подвергаются молодые ребята, когда их останавливает полиция.

Моя жалоба пробиралась по лабиринту процесса рассмотрения в полицейском управлении Атланты. Каждые пару недель я получал письмо с объяснениями, что полицейские не сделали ничего дурного и что работа полиции очень трудна. Я безуспешно оспаривал эти отписки, подавая жалобы все более высокому полицейскому начальству. Наконец, я потребовал встречи с шефом полиции и задержавшими меня полицейскими. Это требование было отклонено, но со мной согласился встретиться его заместитель. Я потребовал извинений и предложил провести тренинг для сотрудников полиции с целью предотвращения подобных инцидентов. Заместитель вежливо кивал, пока я объяснял ему, что случилось. Когда я закончил, собеседник принес мне извинения, но я подозревал, что ему просто хотелось, чтобы я наконец ушел. Он пообещал, что потребует от подчиненных «сделать дополнительную домашнюю работу по связям с общественностью». Я не почувствовал себя отмщенным.