Имаджика. Пятый Доминион - Клайв Баркер

Если Маэстро и собирался появиться, то ему следовало поторопиться. Вторую попытку Примирения невозможно подготовить за одну ночь, а если предстоящим летом ничего не произойдет, еще два столетия Имаджика останется разделенной. За это время Пятый Доминион вполне успеет уничтожить себя от скуки или неудовлетворенности, так что Примирение не сможет произойти уже никогда.

Дауд внимательно изучил свои заново отполированные туфли.

— Идеально, — сказал он. — Чего нельзя сказать обо всем остальном в этом злосчастном мире.

Он подошел к двери. Пустынники задержались у тела, сообразив, что им предстоит выполнить еще кое-какие обязанности. Но Дауд позвал их за собой.

— Мы оставим его здесь, — сказал он. — Кто знает? Может быть, он привлечет парочку-другую привидений.

Два дня спустя после предрассветного звонка Юдит (за эти дни в мастерской успел сломаться водогрей, и перед Милягой возникла дилемма: мыться в ледяной воде или не мыться вообще; он выбрал второе) Клейн вызвал его к себе. У него были хорошие новости. Он пронюхал о покупателе, чьи вкусы обычный рынок оказался не в состоянии удовлетворить, и Клейн окольными путями довел до его сведения, что у него есть возможность заполучить нечто по-настоящему любопытное. Миляга как-то успешно изготовил небольшого Гогена, который был куплен без единого вопроса. Сможет ли он сделать это снова? Миляга ответил, что может сварганить такого Гогена, перед которым прослезился бы сам автор. Клейн выдал Миляге аванс в размере пятисот фунтов, чтобы он мог заплатить за аренду мастерской, и оставил его наедине с предстоящей работой, заметив напоследок, что выглядит он гораздо лучше, чем раньше, хотя пахнет немного хуже.

Миляге было на это наплевать. Не мыться два дня было совсем не так страшно, если живешь один. И раз уж рядом не было женщины, которая жаловалась бы на щетину, небритость тоже не причиняла хлопот. К тому же он вновь открыл для себя древнюю индивидуальную эротику: слюна, ладонь и фантазия. Этого было вполне достаточно. Мужчина может быстро привыкнуть к такому образу жизни: к слегка переполненному кишечнику, потным подмышкам и чувству приятной наполненности в яйцах. И только перед уикендом он затосковал по новым развлечениям, которые не ограничивались бы созерцанием своего тела в зеркале ванной. За прошлый год не было такой пятницы или субботы, которую он не провел бы на какой-нибудь вечеринке в окружении друзей Ванессы. Их телефонные номера сохранились в его записной книжке — стоило только снять трубку, но сама мысль о возможном общении вызывала у него тошноту. Как бы ни были они очарованы его персоной, все-таки они были ее друзьями и в происшедшей катастрофе неминуемо должны были встать на ее сторону.

Что же касается тех друзей, которые были у него до Ванессы, большинство из них стерлось в его памяти. Они были частичкой его прошлого, а прошлое не задерживалось у него в голове. Если люди, подобные Клейну, могли с абсолютной четкостью воспроизвести события тридцатилетней давности, Миляга с трудом мог вспомнить, с кем и где он был каких-нибудь десять лет назад. Еще чуть-чуть дальше в прошлое — и хранилища его памяти оказывались совершенно пусты. Создавалось впечатление, что его сознание было рассчитано лишь на такое количество воспоминаний, которых было достаточно, чтобы придать правдоподобие его настоящему. Все прочее отправлялось в страну забвения. Он тщательно скрывал этот странный недостаток от знакомых, а когда его начинали особенно дотошно расспрашивать о прошлом, он просто-напросто выдумывал небылицы. Но этот недостаток не слишком беспокоил его. Он не знал, что значит иметь прошлое, и потому не особо страдал от его отсутствия. А из общения с другими людьми он заключил, что, хотя они и могут уверенно рассказывать о своем детстве, в большинстве своем все это лишь предположения или истории, известные с чужих слов, а порой и откровенная выдумка.

Но он не был одинок в этом недостатке. Однажды Юдит призналась, что ей с трудом удается удерживать в памяти прошлое, но в тот момент она была не слишком трезва и впоследствии, когда он вновь поднял эту тему, стала яростно отказываться от своих слов. Думая о друзьях потерянных и друзьях забытых, он особенно остро ощутил одиночество, и когда зазвонил телефон, он снял трубку с некоторой благодарностью.

— Фурия слушает, — сказал он. Этим субботним вечером он чувствовал себя настоящей фурией. В трубке слышны были легкие щелчки, но ответа не последовало. — Кто говорит? — спросил он. Вновь молчание. Он раздраженно положил трубку. Спустя несколько секунд телефон зазвонил снова. — Ну кто там, черт побери? — крикнул он в трубку, и на этот раз чрезвычайно учтивый голос ответил ему вопросом на вопрос:

— Я имею честь беседовать с Джоном Захарией?

Не так уж часто обращались к Миляге подобным образом.

— Кто это? — повторил он снова.

— Мы встречались лишь однажды. Возможно, вы меня и не помните. Чарлз Эстабрук.

Некоторые люди застревают в памяти прочнее других. Так случилось и с Эстабруком. Тот самый тип, который подхватил Юдит, когда она сорвалась с высоко натянутого каната. Классический представитель вырождающейся английской нации, принадлежащий к второсортной аристократии, напыщенный, самодовольный и…

— Мне бы чрезвычайно хотелось с вами встретиться, если, конечно, это возможно.

— Не думаю, что нам есть что сказать друг другу.

— Это по поводу Юдит, мистер Захария. Одно дело, которое я вынужден хранить в строжайшей тайне, но оно, я хотел бы особенно подчеркнуть это обстоятельство, обладает чрезвычайной важностью.

Под воздействием причудливого синтаксиса собеседника Миляга почувствовал вкус к ясности и прямоте.

— Валяйте рассказывайте, — согласился он.

— Не по телефону. Я вполне понимаю, что моя просьба может показаться вам слегка неожиданной, но я умоляю вас прислушаться к ней.

— Я уже прислушался и говорю вам «нет». Я не желаю с вами встречаться.

— Даже для того, чтобы позлорадствовать?

— Это насчет чего?

— Насчет того, что я потерял ее, — сказал Эстабрук. — Она ушла от меня, мистер Захария, точно так же, как она ушла и от вас. Тридцать три дня назад. — (Эта точность говорила о многом. Интересно, считает ли он часы? А может быть, и минуты?) — Вам необязательно приходить ко мне домой, если вам этого не хочется. Собственно говоря, если быть до конца честным, мне и самому бы этого не очень хотелось.

Он говорил так, словно Миляга уже согласился с ним встретиться, что, впрочем, соответствовало действительности, хотя он до сих пор и не высказал этого вслух.

Разумеется, было жестоко вытаскивать из дома человека в таком возрасте в такой холодный день и заставлять его лезть на вершину холма, но жизненный опыт Миляги подсказывал ему, что надо доставлять себе маленькие удовольствия при каждом удобном случае. С холма Парламента открывался прекрасный вид на Лондон, который не могла испортить даже облачная погода. Дул свежий ветер, и, как обычно в воскресенье, на холме собралась толпа любителей воздушных змеев. Их похожие на разноцветные свечки игрушки парили в сумрачном зимнем небе. От ходьбы у Эстабрука перехватило дыхание, но, казалось, он был доволен, что Миляга выбрал именно это место.