Призраки оперы - Анна Матвеева

Книги в те прискорбные времена можно было купить только благодаря знакомствам, и Татьяна, как наркоман, искала этих знакомств и в конце концов нашла. Иначе откуда бы взяться Тутуоле в семье двух скромных певиц?

Ранним утром на темных улицах мерзли первые пешеходы, и в таких же точно темных небесах горели последние звезды.

Татьяна тянула за веревку детские саночки, где вместо ребенка ехали на полозьях бесценные пачки с макулатурой – старые газеты, затянутые шпагатом, давно прочитанные журналы, из которых было выдрано все мало-мальски ценное… Макулатуру от граждан принимали ранним утром в пятницу, Татьяна занимала очередь в киоск и мерзла, стараясь не думать о том, как это вредно для голоса. Очередь ползла медленной змеей, царь киоска Борис Григорьевич Федоров Первый и Бессменный брезгливо взвешивал бумагу на весах и выдавал в обмен несколько блеклых марок.

– Морис Дрюон, – объявлял царь Борис. – «Негоже лилиям прясть». Спрашивайте в книжных магазинах через пару месяцев.

Счастливчик уходил прочь, морозное небо светлело, а царь Борис выносил приговор следующему претенденту:

– Что вы сюда обоев старых натолкали?

Хозяйка некондиционной пачки виновато моргала, и снова слышалось:

– «Негоже лилиям прясть». Морис Дрюон. Узнавайте в магазинах, я только принимаю макулатуру и выдаю марки. У нас огромная, самая читающая в мире страна, и книжек на всех не хватает.

Татьяна терпеливо ждала, веревка впивалась в ладони.

– Негоже лилиям прясть!

Это сказал юноша в модной трикотажной шапочке (с рискованным, на нынешний взгляд, названием «петушок»). Минуту назад его здесь не было.

– Вы настоящая лилия, а стоите в очереди за барахляной книжкой… Негоже. Понимаете?

Татьяна не понимала. А что ей делать? В библиотеке на того же самого Дрюона – многомесячная очередь.

– Пойдемте со мной, – шепнул юноша. – Покажу вам настоящие книги.

Татьяна бросила нерешительный взгляд на очередь – до заветных весов оставалось каких-то двенадцать человек. Но юноша уже взял ее за руку.

Звали его Ильей, и был он младшим братом царя Бориса. Уже через полчаса Татьяна чувствовала себя алкоголиком, попавшим на склад продукции ликеро-водочного комбината. На потайной квартирке в картонных коробках хранились такие сокровища, рядом с которыми клады затонувших кораблей покажутся детскими «секретиками». Пачки с Дрюоном и Лажечниковым хозяин небрежно отбросил в сторону, как мусор. Единственный вопрос: чем же за все это расплачиваться?

– Деньгами, конечно, – рассмеялся Илья. – Но если вы, гражданочка лилия, захотите еще чего-нибудь, с превеликим удовольствием откликнусь.

В ответ Татьяна совсем не по-лилейному раскраснелась и поспешно достала кошелек.

Наивная, она решила, что этот Илья высматривает в очереди подходящих покупателей и окучивает их с молчаливой поддержки брата. На самом же деле книги в пачках ждали куда более серьезных клиентов, чем Татьяна, и царь Борис от души выругал брата за произвольную торговлю. Куда делись Манн, Кортасар, Апдайк, Савинио, Пиранделло? Где Бьой, твою мать, Касарес? Илья и сам понимал, что рискует, – он не знал, кто такая Татьяна, мог влететь под статью, нарушить отлаженное дело…

Татьяна приходила за книжным зельем снова и снова, и каждый раз Илья приберегал для нее самые лучшие книги – те, которые читал сам или собирался прочесть. Жаль, не успел – в конце той зимы и царя Бориса, и его брата все-таки арестовали. Илья предчувствовал подобное развитие жизненного сюжета: он все же не на заводе работал, а вполне осознанно спекулировал дефицитным товаром. За два дня до ареста написал Татьяне любовное письмо, где самым ценным были адреса верных людей, которые будут регулярно снабжать Татьяну книгами.

Письмо Татьяна прочла внимательно и посочувствовала Илье – ответить ему чем-то более масштабным она не могла. Она умела любить только книги, театр и – немного – свою маленькую дочь. Когда Оля начала запоминать буквы, Татьяна обрадовалось, узнав союзницу: они с дочкой будут сидеть рядом и читать всю жизнь, до самой смерти. Десятки разных жизней – на сцене, тысячи – в книгах. «Что может быть лучше? – думала Татьяна. – Тем более что ничего другого в мире нет. И, наверное, уже никогда не будет».

Жизнь съежилась, свернулась клубком, замолчала. Даже на сцену Татьяна все чаще теперь выходила, переживая одну только скуку. Книги – репетиции – спектакли – книги. Дочка тем временем пошла в школу. Копье гладиолуса, бант, щербатая улыбка – зубы выпали, а новые вырастать не спешили.

Татьяна была не самой плохой матерью – самых плохих лишают родительских прав. Она всего лишь ошиблась, как сотни тысяч других женщин, которые считают, что рождение ребенка заставит смириться с жизнью и оправдать ее. Оля держалась как можно дальше от сцены, успевала в математике и относилась к матери с удивительно явным для такого возраста пренебрежением.

Только книги спасали Татьяну от смерти. Анестезирующий укол Набокова. Двадцать лечебных страниц Готфрида Келлера. Гомеопатическая новелла «Делия Элена Сан-Марко». Татьяне требовались все большие дозы, и вскоре она перешла на самых серьезных авторов.

Изольда трясла Валю за плечо, пока та не пришла в себя. Они были одни в гримерке, спектакль, судя по всему, давно закончился. Изольда – в своих обычных джинсах, лицо чисто умыто. На столике – книжка, ровно посередине заложенная старым билетом в театр.

Валя пыталась вспомнить, что произошло, но кроме злобного профиля новой ведущей на ум ничего не пришло. «Царская невеста», Грязно́й – Костюченко, поиски соринки в глазу Мартыновой, Леда Лебедь, способная разглядеть тысячи соринок в чужих глазах. Главный режиссер рассеянно погладил Валю по голове. И потом – чернота, будто во всем театре вырубили свет.

– Ты упала в обморок, – сказала Изольда. – Народ переполошился, ждет беды.

Валя чувствовала не только сильную слабость, но и слабую силу. Она должна была сказать какую-то важную вещь, но Изольда остановила ее:

– Отдохни. Пять минут ничего не решают.

…Та давняя авария на сцене принесла увольнение двум монтировщикам, долгий отпуск солистке Городковой и пожизненную славу Вале – никому до той поры неведомой. Разумеется, многие знали, что Изольда взяла на воспитание больную девочку-сироту, но чтобы эта самая сирота вдруг превратилась в добрый дух театра, в олицетворение коллективного суеверия?

В театре почти каждый соблюдает свои собственные приметы и еще с десяток общепринятых: например, если артист упадет на сцене, успех его тут же скроется за горизонтом, как вечернее солнце. А если уронишь ноты из рук, на них надо сразу же сесть, чтобы отвести беду. А если, не дай бог, плюнешь на сцену – жди несчастья… Выучить все эти приметы с первого раза невозможно, да Валя и не пыталась – она стала приметой сама. После злополучного «Онегина» главный дирижер потребовал ее присутствия на генеральной репетиции «Царской невесты». Тогда-то и выяснилось, что, когда Валя рядом, в театре все идет, как надо. Горло не болит, костюмы не рвутся по швам, зарплату дают вовремя (кассир с обнадеживающей фамилией Рублева готова была это подтвердить). Перед гастролями на Валю был особый спрос – она с точностью предсказывала, кого возьмут в Германию, а кому придется ограничиться поездкой в соседнюю область. Добрая Валя радовалась за первых и грустила со вторыми, а еще она охотно выполняла мелкие поручения артистов – сбегать за сигаретами, заплатить за телефон, встретить приятелей у входа и проводить в зал… Неудивительно, что сразу же после окончания школы Валю приняли на работу в театр – должность называлась «консультант».