Смерть - дело одинокое - Рэй Брэдбери

— Я имею в виду…

— Знаю, что вы имеете в виду, — терпеливопроговорил Крамли.

Он смотрел вдоль улицы, словно видел там, вдалеке, мой дом,письменный стол и машинку на нем.

— Вы зациклились на какой-то удачной мысли, вернее,вообразили, что она удачная. И вас залихорадило. Наверно, вам сейчас хочетсятолько одного: вскочить в большой красный трамвай, поймать этого пьяницу изадержать его. Но если вы и вскочите туда, его там не окажется, а еслиокажется, то выяснится, что это не тот пьяница или вы его просто не узнаете.Вот вы и сбиваете пальцы в кровь, колотя по клавишам своего «Ундервуда», ведьматериал «идет здорово», как говорит Хемингуэй, а ваша интуиция отрастила такиещупальца — чувствительней не бывает! Но все это бредни, и я не дам за них дажетрех центов.

Крамли стал обходить свою машину, в точности как во времянашей вчерашней катастрофической встречи.

— Нет, нет, постойте! — закричал я. — Невздумайте снова удрать! Да вы…, знаете…, что с вами? Вы просто ревнуете!

Крамли так круто повернул голову, что она чуть неоторвалась.

— Я…, что?!

Мне показалось даже, что его рука дернулась к револьверу,которого не было.

— И…, и… — совсем запутался я. — У вас все равно ничегоне выйдет!

Моя наглость потрясла его. Он вытянул шею и уставился наменя поверх машины.

— Не выйдет что?

— Что бы вы ни затеяли! Ничего не получится! —выкрикнул я.

И сам онемел от изумления. Не помню, чтобы я когда-нибудьтак орал на кого-то. В школе я был пай-мальчиком и тихоней. Стоило кому-то изучительниц нахмурить брови, и я замирал. А тут пожалуйста…

— Пока вы не научитесь, — начал я, запинаясь изаливаясь краской, — пока не научитесь прислушиваться к желудку, а не кголове…

— Смотри «Философские советы своенравнымсыщикам». — Крамли прислонился к машине, словно без нее он тут жегрохнулся бы наземь. Фыркнув, он прикрыл рот ладонью и, давясь от смеха,пробормотал:

— Продолжайте.

— Да вы же не хотите слушать.

— Давненько мне не приходилось смеяться от души, малыш.

Губы у меня снова склеились, я закрыл глаза.

— Продолжайте, — уже мягче сказал Крамли.

— Просто, — медленно начал я, — я уже давнопонял, что чем больше думаю, тем хуже у меня идет работа. Все считают, чтонужно думать целыми днями. А я целыми днями чувствую и запоминаю, пропускаючерез себя и записываю, а обдумываю все это в конце дня. Обдумывать надо потом.

Лицо Крамли как-то странно засветилось. Он склонил головунабок, поглядел на меня, потом склонил ее на другой бок, точь-в-точь обезьяна взоопарке, когда она смотрит на вас сквозь прутья клетки и гадает, что это задиковинный зверь там, снаружи?

Затем, ни слова не говоря, не засмеявшись, даже неулыбнувшись, Крамли уселся в машину, спокойно включил зажигание, мягко нажал нагаз и медленно, очень медленно тронулся с места.

Проехав ярдов двадцать, он затормозил, немного подумал, далзадний ход, повернулся, чтобы посмотреть на меня, и закричал:

— Святый Боже Иисусе! А доказательства? Черт васпобери! Доказательства где?

И я с такой поспешностью вытащил из кармана правый кулак,что чуть не разорвал куртку.

Я выставил кулак вперед и наконец-то разжал дрожащие пальцы.

— Вот одно, — сказал я. — Вам известночто-нибудь про это? Нет. А мне известно? Да. Знаю я, кто этот старик? Знаю. Авы знаете его фамилию? Нет!

Крамли положил голову на скрещенные на руле руки и вздохнул.

— Ладно. Выкладывайте.

— Это, — начал я, глядя на комочки мусора вруке, — это маленькие А, крошечные Б и тоненькие В. Целый алфавит, буквы,выбитые компостером из трамвайных билетов… Вы ездите на машине и давно всегоэтого не видели. А я, бросив ролики, только и делаю, что хожу пешком или езжуна трамвае. Я в этих бумажках по самые уши!

Крамли медленно поднял голову, стараясь не выказывать своегоинтереса и нетерпения.

Я продолжал:

— Этот старик всегда набивал такими бумажками своикарманы на трамвайной остановке. Он разбрасывал их, как конфетти, в канунНового года и в июле и кричал: «Счастливого Четвертого июля!»[30]Когда я увидел, как вы выворачиваете карманы этого бедняги, я сразу понял, чтознаю, кто это. Ну, что скажете?

Наступило долгое молчание.

— Черт! — Казалось, Крамли молится про себя: глазау него закрылись, как мои всего минуту назад. — Помоги мне, Господи!Садитесь.

— Что?

— Садитесь, черт побери! Придется вам доказать то, чтовы сейчас сказали. Вы думаете, я идиот?

— Да. То есть, я хочу сказать, нет. — Я с трудомоткрыл дверцу, так как все еще прятал левый кулак в кармане. — А вот этиводоросли сегодня ночью кто-то оставил возле моих дверей и…

— Заткнитесь и возьмите карту.

Машина рванулась вперед.

Я вскочил в нее в последний момент и порадовался, что успелзастегнуть ремень.

Мы с Элмо Крамли вошли в пропахшее табаком помещение, гдеднем всегда было темно, как на чердаке.

Крамли взглянул на пустующее место между стариками, —они клонились друг к другу, словно высохшие плетеные стулья.

Крамли шагнул вперед и, протянув руку, показал им слипшиесябуквы-конфетти.

У стариков было уже два дня, чтобы собраться с мыслями иподумать о пустующем между ними месте.

— Сукин сын, — прошептал кто-то из них.

— Если коп, — проговорил другой, блеснув глазамина бумажную массу в руке Крамли, — если коп показывает мне это — значит,он нашел это в карманах Уилли. Хотите, чтобы я его опознал?

Двое других стариков отвернулись от говорившего, как будтоон сказал что-то неприличное.

Крамли кивнул.

Старик трясущимися руками оперся о трость и стал подниматься.Крамли попытался было ему помочь, но старик наградил его таким яростнымвзглядом, что детектив отступил.

— Обойдусь!

Старик с силой застучал палкой по деревянному полу, словнохотел наказать его за плохие новости, и скрылся за дверью.