Дрезденские страсти - Фридрих Горенштейн

– Уже третий день нет писем из Ялты, от Марьи Васильевны, – призналась Надежда Степановна. – А ведь сейчас осень, возможны обострения. Да и вообще день сегодня прекраснейший, светлый, теплый, жизнь идет, а что душа вносит в нее…

– Пойдем действительно отдохнем, Надя, – сказал Павел Яковлевич и взял ее об руку. – В картинную галерею уж в другой раз попадем.

– Да, да, – сказала Надежда Степановна с какой-то виноватой улыбкой, – я немного устала, хочется поваляться на диване, подремать и помечтать о моих дочерях. Дочери мои сейчас в Харькове, гостят у брата моего Ивана Степановича… Я совершенно начинаю забывать их лица… И вообще я дурная мать… Господь да благословит, Господь да помилует, Господь да управит пути их пред лице свое, – она перекрестилась торопливо и неистово.

Мы смотрим Павлу Яковлевичу и Надежде Степановне вслед, пока они не скрываются в глубине узкой дрезденской улочки.

– Какие замечательные русские люди, – сказал Путешественник, – они красивы даже в слабостях своих. И раз уж мы здесь с определенной целью, то хотелось бы чисто научно сравнить этот тип русского, славянского, арийского человека с евреем, с семитом, меркантильным и рациональным… Дарвин предсказывает, что человечество по закону наследственности должно со временем остаться без левой руки, деятельность которой все более атрофируется. Евреи в организме человечества – все та же левая рука, евреев ждет и физическое, и психическое вырождение.

– Вот эту интересную мысль вам и следует высказать на конгрессе, – заметил я, – пора уже нашей русской делегации заявить о себе… Пора наконец действительно показать, что в противоеврейском международном движении мы, русские, не подмастерья и не безгласные ученики.

Разумеется, в этот день мы уже в картинную галерею не попали. Слишком велика была затрата физических и духовных сил. Да и времени на ее осмотр оставалось мало, ибо, напоминаю, закрывалась она в три часа дня.

18 сентября 1882 года было днем, когда разные группировки устами их вождей начали излагать свои взгляды на программу движения. Первым выступил вождь реформеров Пинкерт с изложением своего программного обращения к народу под названием «Чего мы хотим?». Вот краткое конспективное изложение этого документа:

«Мы хотим фактического для всех равного права, которое нам было обещано, но не предоставлено так называемыми либералами, истинной свободы вместо ее ложной внешности, истинной справедливости для малых и больших, устранения привилегий движимого крупного капитала, покровительства государства для экономически слабого против давления со стороны сильного и могущественного (в этом месте наш Купец зааплодировал), равного участия в законодательстве всех питающих (nährenden) классов с потребляющими, возвращения к порядку, нравственности и религии, одним словом, нравственного возрождения. Кто хочет противодействовать лживости и продажности значительной части нашей ежедневной печати как главной причине лености мысли, застоя и разврата всех классов населения, кто еще не потерял своего мужественного сознания в грязном реализме и эгоизме нашего времени, у кого есть достаточно души, чтоб чувствовать себя частью целого, кто думает о будущем своих детей, тот будет, почти должен быть нашим поборником в борьбе за священные права народа и противником чересчур развившегося влияния и преобладания чуждого, более и более высасывающего элемента, который никогда с нами не сольется и не желает слиться».

Едва Пинкерт окончил чтение своей программы, как порывисто встал Генрици. Этот пламенный политический оратор с первых же слов и первыми же острыми жестами, сопровождавшими его слова, как бы отбросил и разорвал чуждый ему документ.

– Господа, – сказал он, – теперь вы понимаете, почему я и мои сторонники в прошлом году на съезде реформеров голосовали против этой программы. Да можно ли назвать политической программой этот полный литературных красот фельетон, в котором нет к тому же ни одного конкретного предложения, где ничего не названо своим именем, где лишь сплошные намеки, где расплывчатость и неопределенность являются главным методом в изложении мысли? Кому адресован этот документ? Может ли он тронуть сердце фабричного рабочего, крестьянина, мелкого чиновника? О капитализме в нем лишь сказано, что следует устранить привилегии движимого крупного капитала и нужно покровительство государства для экономически слабого. Здесь, очевидно, намек на то, что евреи действуют главным образом в сфере банковского движимого капитала. Опоздали, господин Пинкерт, евреи давно уже выступают в качестве совладельцев и недвижимого крупного капитала, который вы в своей программе оставляете в их полное распоряжение. Да и вообще евреи прямо нигде не упомянуты в программе, а лишь стыдливо названы «чуждым и высасывающим элементом». Более того, в завершение своей программы господин Пинкерт жалуется на то, что евреи не желают с нами слиться. Нет, господин Пинкерт, это мы, арийские народы Европы, не желаем с ними слиться.

После этих слов Генрици раздались бурные аплодисменты большей части пивного зала. Иван Шимони в короткой реплике с места заявил:

– Венгерские антисемиты полностью поддерживают государственных социалистов-антисемитов в их стремлении сразу войти в глубину еврейского вопроса и выяснить для публики все его значение.

– Еврейский вопрос, – продолжал Генрици, выждав, пока шум в зале утихнет, – еврейский вопрос – это вопрос не религии, а расы, – в этом месте он снова сделал характерный для него короткий острый жест рукой, выбросив ее вперед и как бы подчеркивая сказанное, – все проистекающие для нас от евреев неудобства и опасности суть прежде всего рефлексы характера чуждой нам расы. Поэтому наше спасение только в полном выделении, я повторяю, – в полном выделении евреев из нашего государственного и общественного организма.

Снова пивной зал разразился аплодисментами. Однако сразу же за этими словами встал Штеккер, консерватор, правый политический антисемит и берлинский придворный проповедник.

– Мы, христианские социалисты-антисемиты, – сказал он, – выступаем против обсуждения конечных целей нашего движения и за достижение целей ближайших, реальных. Вместе с тем мы согласны с господином Генрици, что предложенная от имени реформеров господином Пинкертом программа слишком расплывчата и неопределенна. Мы хотим предложить конгрессу свои программные тезисы умеренного характера, которые не могли бы встретить противодействия со стороны правительства, а давали бы возможность на этом базисе открыть дружную и согласную антиеврейскую пропаганду. Но не следует ничего предпринимать, чего бы нельзя было исполнить. Политика – наука возможного. Несправедливо и опасно ставить движение на почву расовых различий. Это не мешает составить в защиту христианских народов противоеврейский союз, однако не нужно забывать, что евреи, как и мы, принадлежат к человечеству.

– А мы убеждены, – произнес твердо Генрици, – что ваши попытки оставить антисемитское движение на религиозной почве вызовут мало сочувствия вне клерикальных кругов. Не в сфере религии сталкиваются евреи с неевреями и проникают в быт последних. Борьба идет совсем на другом поприще и о благах совсем иного рода. Я убежден, что в нашем движении все более будет преобладать расовая точка зрения, которая впервые была выставлена Евгением Дюрингом, значительнейшим и самостоятельнейшим из новейших мыслителей Германии, и им обработана со свойственной ему последовательностью и всесторонностью…»