Мой собственный Париж - Элеонора Браун

Спустя еще несколько страниц мы узнали, что картину не вернули обратно по постнаполеоновскому мирному соглашению 1815 года, хотя в нем была оговорена реституция украденных предметов искусства. Оставаясь невозмутимым, он произнес:

– Ага, вот как было дело. В Венецию вернули другую картину с изображением пира, так что эта по праву принадлежит нам. – Взглянув на меня, чтобы убедиться, что я поняла права Франции на эту картину, он вполголоса добавил: – Отдали им Шарля Ле Брюна. Мы остались в выигрыше.

После большого количества записей об исторических исследованиях, консервации, реставрации и смене рамы мы увидели карту Салона Карре 1875 года, на которой было отмечено расположение этого огромного полотна. Затем мы нашли еще одну карту, 1885 года, согласно которой картина висела на том же месте.

– Мадам, вы можете быть уверены, что в 1880-м, в интересующий вас год, картина висела на том же месте.

Я сердечно поблагодарила его, довольная результатами, и собиралась уже уйти, как вдруг он остановил меня, взяв меня за руку.

– Давайте посмотрим, что еще мы сможем узнать.

Со всезнающим блеском в глазах он мягко настоял, чтобы я присела и чтобы мы продолжили наше путешествие сквозь годы.

Так мы узнали, что в 1992 году холст забрызгала грязная вода из протекшего кондиционера, а когда кураторы стали поднимать полотно весом в полторы тонны выше, чтобы избежать дальнейших повреждений, один из подвесов сломался, и картина рухнула на пол. Металлический каркас прорвал пять отверстий в холсте, одно из них длиной в метр. Поскольку Абер был добр со мной, я не стала спрашивать, произошло ли это в его смену. Доброта должна быть взаимной.

В конце концов мы дошли до начала папки. Я была поражена и не верила в увиденное. Текст гласил, что 15 сентября 2004 года американская писательница Сьюзан Вриланд совершила осмотр картины, чтобы обнаружить любые аспекты, которые Ренуар мог использовать в своем «Завтраке гребцов», для включения в свой одноименный роман.

Может быть, я и не в совершенстве владела французским, но мое имя попало в Лувр! Настоящее чудо!

– Вы все время знали про этот текст. Вы его сюда поместили, верно?

Он, улыбаясь, согласился с этим и предложил нам изучить досье любых других картин самостоятельно и насладиться музеем в оставшееся время. Через мгновение его уже не было.

В своем последнем письме ко мне он писал, что когда «Завтрак» наконец-то выставили во Франции в музее Люксембурга, он купил себе огромную репродукцию, чтобы повесить на стену, как делают все американцы и как сделала я. Это доказывает, что любовь к искусству разрушает стереотипы и создает сердечные отношения.

Конечно, культурный снобизм и высокомерие можно найти среди французов, но чтобы найти их хорошие качества, не потребуется много усилий. Вспомним знаменитое мудрое высказывание Авраама Линкольна: «Если вы ищете в человеке плохое, то вы обязательно что-нибудь найдете». Верно также и обратное: если вы ищете в человеке хорошее, то, несомненно, отыщете.

Все, чего мне хотелось в 20 лет, – быть бесстрашной и свободной.

Вообще мне хотелось жизни, полной славы и величия, отмеченной интеллектуальным богатством, глубокой и вечной любовью, достойной восхваления в песнях и стихотворениях. Ну, возможно, пережить небольшую головокружительную мелодраму, приличную и даже по-настоящему выдающуюся карьеру, нечто большее, чем обычная работа, целую кучу денег, чтобы не беспокоиться обо всем остальном, и ощущать каждой косточкой, что я не просто существую – я живу!

Более того, я хотела добиться целей благодаря своему бесстрашию, которым, как я полагала, я обладала. Или, по крайней мере, о котором я постоянно писала в своих дневниках. Они постоянно были при мне и должны были демонстрировать, насколько глубокомысленным человеком я являюсь.

По правде говоря, во мне почти не было этого бесценного духа бесстрашия. Его заменяло, как минимум, высокомерное отношение к низкоквалифицированным профессиям, для которых я была настолько же неквалифицированной, насколько и не заинтересованной. А также я определенно была склонна испытывать еле ощутимую злость, которую мне едва удавалось скрывать, по поводу того, что мне пришлось торчать в маленьком офисе, вместо того, чтобы решиться и превозмочь себя интеллектуально или физически.