Сын палача - Вадим Сухачевский

Рассказать бы этому Васильцеву, сколько раз он, Викентий, спасал ему жизнь, — может, тот и по-иному с ним бы в тот раз разговаривал. Но рассказывать было бессмысленно. На что рассчитывать? Что тот из благодарности сразу поддастся на уговоры?

Нет, такие вещи просто за спасибо не делаются.

А спасал — да, было такое. Да как хитро! Даже сейчас приятно было вспомнить…

* * *

Этого Треугольного ему когда-то Викентий Иванович показал и поведал такую историю.

Служил мужик по фамилии Барабанов в артиллерии в империалистическую войну, там ему и снесло австрийским снарядом половину башки. А вместо этой половины ему в госпитале треугольник гуттаперчевый приляпали.

Но это неважно. Суть в том, что после этого открылась в треугольном Барабанове способность мысли чужие читать на расстоянии. Он на этом своем таланте поначалу какую-то мелкую деньгу зарабатывал, пока его не обнаружил сам товарищ Глеб Бокий[8], чьим именем даже пароход назван, возящий зэков на самые Соловки. Приютил его товарищ Бокий, пригрел. С той поры и стал Треугольный секретным агентом по кличке Рентген, и стольких, говорят, людей засадил, что и не перечесть!..

Ох, не случайным показалось Федьке, что Треугольный возле подъезда этого Васильцева обозначился!

Самого Васильцева он, Федька-Викентий, теперь уже Чокнутым не называл, потому как знал от Викентия Ивановича, что не занимается больше этот хромой Васильцев своей дурацкой математикой-хреноматикой и истопником больше не работает, а занимается теперь, напротив, настоящим делом: теперь он член Тайного Суда, в заседаниях участвует, фартит же некоторым!

Как раз нынче (Федька-Викентий это знал) должно было состояться одно такое заседание, для того-то Васильцев сейчас из дому и вышел. И тут — нá тебе! — Треугольный!

Он, Федька, сейчас просто Федька, все внимание — на него.

Приблизился Треугольный к Васильцеву, с минуту шлепал за ним — да вдруг стал как вкопанный. И на роже полное смятение написано, аж челюсть отвисла.

Сразу Федька понял — беда! Похоже, в один миг раскусил Треугольный Васильцева, теперь знает все — и куда тот идет, и зачем, и вообще все про Тайный Суд теперь знает. Ну, целиком, конечно, всего не понимает своей треугольной башкой, но чует, чует, гад, что на что-то очень важное вышел.

Так постоял, постоял, ошарашенный, да и развернулся идти в другую сторону. А это, стало быть, — на Лубянку. К гадалке не ходи — все сейчас вчистую там выложит!

Надо как-то действовать — а как?!

Тут женщина, позади этого Барабанова проходившая, вдруг рубль обронила да и, не заметив, пошла себе дальше. И Треугольный тоже не заметил. Федька только подумать успел, что надо бы сейчас рубль подобрать (Федьке-Викентию он без надобности, а Федуле-то — очень даже). Еще и не дернулся к рублю тому устремиться, а Барабанов — будто ему в ухо крикнули: мигом обернулся, ту рублевку увидел, схватил — и к себе в карман.

Понял Федька — вправду, похоже, чует чужие мысли в воздухе этот, с гуттаперчевой головой.

Решил, однако, на всякий случай еще проверить — поэкспериментировать, как говорил Викентий Иванович.

Барабанов как раз в это время под деревом стоял. Никаких птиц на дереве не было, но Федька подумал изо всех сил — убедительно подумал, так, что сам поверил почти: «Ого! Ворона на дереве сидит! Вон, кáкнуть приготовилась!.. Щас какнёт в точности этому, с треугольной башкой, прямо на эту самую башку — во смеху-то будет!..»

Снова все точно! Барабанова от этого дерева как ветром отнесло. Голову свою треугольную задрал, стоит, смотрит — где ж она, та ворона?

Еще, наверно, полчаса Федька так изгалялся над ним — то трамваем его припугнет (во всю силу представив, что стоит этот гуттаперчевый на трамвайных путях, а трамвай мчится прямо на него); тот сразу как ошалелый — в сторону. То представит себе, что из рогатки в него какой-то мазурик целится из-за своего котла — и тот немедля норовит за фонарный столб спрятаться.

Но шутки шутковать — оно, конечно, для какого-нибудь Федулы дело и веселое, а Федьке-Викентию уже пора было решать, как с этим калеченым теперь быть.

К Викентию Ивановичу бежать?.. Но того сейчас дома нет, ушел на заседание Тайного Суда. А если б даже и был — пускай бы Федуло бегал, а тому Федьке, который теперь Викентий, надобно научиться решать самому.

Напряг Федька-Викентий изо всей силы мозги — и таки додумался наконец.

Да как, вправду, здорово все придумал! Самому Викентию Ивановичу не зазорно было бы!

В чем главная сила этого, с треугольной башкой? В умении всякую чужую мысль чутко ловить. А в чем сейчас Федькина слабость? В том, что от мыслей своих не убежишь. Так значит, и бежать от них не след! Надо слабость эту обратить в свою же силу! И с трамваем-то, и с вороной — вон как лихо получилось! Но то было — для своего удовольствия; а если для пользы?

Для пользы дела думать надобно о таком, чтобы Треугольного за самую душу зацепило. А он жадный, этот Барабанов, сразу видать — вон как за рублевкой порхнул быстро! Так и думать надобно о них, о деньгах…

И представил себе Федька тех денег целую пачку — он такую у Викентия Ивановича однажды видал.

Бумажки новенькие, обрез у каждой пачки синевой светится, поверх — крест-накрест банковская бандероль…

При этих его мыслях Барабанов медленно как-то стал башкой своей треугольной то в одну, то в другую сторону шевелить и спину слегка почесывать, словно вши по ней вдруг разгулялись.

Стало быть, проняло калеченого!

А значит, думай, Федуло, думай крепче!..

Пачка такая не одна! Целый ящик таких пачек! Сотня их там… нет, двести даже штук!

Тесненько так лежат друг к дружке… А всего деньжищ там не меньше как на мульён!..

Совсем плох стал Барабанов, места себе не находит. Головой вертит во все стороны, руки дрожат — все папиросы в лужу рассыпал. Даже подбирать не стал: чего их подбирать, когда целый мульён живых денег лежит где-то поблизости?

Ну а где он спрятан, тот мульён?..

А вот где!

В проулке, в том, что слева, — во-во, в этом самом, куда Барабанов голову при его мыслях повернул! — за одноэтажным деревянным домишком железный люк в мостовой…

А проулок такой, что никто почти там не ходит…

И ежели по-незаметному тот люк приподнять, то под ним, родимым, тот ящичек с мульёном как раз-то и прячется!..

Очень живо это все Федька себе представил, потому что и проулок, и люк тот видел не раз.