Горящая тень - Мишель Пейвер

Больше в зале никого не было. Домочадцы Тестора уже приходили поглядеть на необыкновенный кинжал, в котором содержится сила Дома Короносов. Но Тестор приказал всем разойтись. Никто, кроме ближайшей родни, не должен знать об опасности, грозящей клану. Предсказание Оракула должно оставаться в тайне. Пророчество гласит, что Дом Короносов погубит Чужак.

– Ну, давай хвастайся, – отвлек Теламона от размышлений Селинос. – Как же ты справился со здоровенным кабаном один?

– Вот именно – как? – подхватил Тестор. Потом обратился к воинам: – Слушайте и учитесь, парни!

Теламон послушно начал рассказ. Но почему-то слова звучали фальшиво, неискренне. Наверное, потому, что теперь жизнь Теламона состоит из одних тайн.

Про предсказание Оракула известно только Короносу и другим членам клана. Да и Тестор, как оказалось, многое не рассказывал сыну. Годами скрывал, что они принадлежат к Дому Короносов. Клан совершил много ужасных деяний, и Тестор в них участвовать не желал. Но недавно ему пришлось переступить через совесть.

Даже у Теламона есть своя тайна. Гилас – тот самый Чужак, о котором говорила Оракул, – был его лучшим другом. Об этом знает только отец.

Поди разбери, где под слоями обмана скрывается истина.

– Ну, что я говорил? – воскликнул Тестор и хлопнул сына по плечу. – Попомните мои слова: к пятнадцати годам парень станет настоящим воином!

Скоро полночь. Собаки обнюхивают камышовые циновки в поисках объедков. Почти все пирующие стащили со скамей овечьи шкуры, постелили на полу и уснули. Селинос тоже видит десятый сон.

Тестор сидит у огня и сжимает в руках золотую чашу. В последнее время он пьет много и часто. Родичи далеко, в Микенах, но разве от них укроешься?

Поймав на себе взгляд сына, вождь печально улыбнулся.

– Ну что ж, Теламон, – произнес Тестор, расправив плечи. – Пока ты боролся с дикими зверями, приплыли купцы. Разложили товары в западных покоях. Хочешь взглянуть? Выбирай все, что понравится.

Теламон и удивился, и обрадовался:

– Спасибо, отец.

Тестор по-дружески хлопнул сына по плечу и снова отвернулся к огню.

Купцы оказались иноземцами. Глядят пристально и настороженно: от таких ни одна мелочь не ускользнет. Только Теламон вошел, сразу проснулись и вскочили. В голове у мальчика приятный туман. Вино на время заглушило тревоги.

На одеяле разложены настоящие сокровища. Глаза разбегаются! Может, взять серебряную застежку для плаща? На ней спиной к спине изображены два орла. Или выбрать медный доспех на запястье? Или бронзовый нож с рукояткой, украшенной инкрустированным зеленым львом?

Вдруг Теламон заметил ремень из тисненой кожи. По обе стороны от застежки – квадратные золотые пластины. В голове сразу прояснилось. Пластины очень тонкой работы. Крошечными золотыми бусинками на них искусно выложены две переплетающиеся спирали. Теламон их уже видел.

Один из купцов почувствовал интерес мальчика.

– У молодого господина отменный глаз, – вкрадчиво произнес он. – Великолепная работа. Кефтийская, разумеется.

Теламон и сам знает, что золотые пластины с Кефтиу. Когда-то они красовались на браслете у девчонки, на которой Теламона хотели женить. Ее звали Пирра. Живо вспомнилось, как она стояла рядом с ним возле погребального костра дяди и смотрела, как жадные языки пламени взлетали к небу. Вспомнил Теламон и запах горелой плоти. Тогда он притворялся, будто горюет по Кратосу, но на самом деле оплакивал Гиласа.

А потом браслет исчез. Теламон спросил, куда подевалось украшение. Пирра ответила, что потеряла. Но Теламон сразу понял – врет. Тогда он не придал значения такому пустяку. А сейчас…

– Откуда у тебя эта вещь? – спросил Теламон у купца.

– Господин, это товар моего друга, – ответил тот и указал на второго купца.

Тот говорил только по-македонски, и первому пришлось переводить.

– Господин, мой друг говорит, что золотые пластины ему дал мальчик. Заплатил ими, чтобы его взяли на борт корабля.

Теламон покачнулся, будто от удара.

Купец обеспокоенно нахмурился:

– Что-то не так, господин? Клянусь, товар попал нам в руки честным путем…

– Как выглядел тот мальчик? – перебил Теламон.

Купец озадаченно уставился на него.

– Пусть твой друг расскажет все в подробностях, – велел сын вождя. – Но чтобы больше никому ни слова! Ослушаетесь – пожалеете оба.

Купцы побелели как полотно.

Македонец сказал: обычный паренек, ничего особенного. Примерно одного возраста с молодым господином, может, чуть помладше. Роста невысокого. Глаза узкие, золотисто-коричневые. Вот только волосы странные, цвета ячменя. На мочке уха разрез…

Теламон вышел, не дослушав. Покачиваясь, побрел обратно в зал. Схватил чашу и уставился на нее, будто в первый раз увидел такое чудо. Хотел отхлебнуть вина, но только залил тунику.

Гилас жив.

«Как бы на моем месте поступил Гилас?» – размышляла Пирра, пытаясь устроиться поудобнее на жестком земляном полу.

«Главное правило выживания, – когда-то учил он ее, – первым делом позаботься, чтобы сегодня тебе было что есть и пить».

Совет, может, и хороший, но сейчас толку от него мало. Как же Пирра будет выживать на этом чужом огненном острове, которым правят Вороны?

Хижина добротная и прочная. Построена из базальта и пемзы. Дверь выходит на юг, чтобы внутрь не задувал суровый северный ветер. Пахнет немытым телом и дымом от очага. Топят здесь навозом.

За стеной деловито сопит свинья. Видно, ищет, чем поживиться. У Пирры заурчало в животе. На берегу мужчины потрошили тунцов – огромных, больше дельфинов. Но островитяне предложили вновь прибывшим только кашу из гороха и скумбрии, а еще кислое вино, смешанное со скипидаром. Вкус как у дегтя.

«Вороны все забирают, – оправдывались местные жители. – Не отдашь – отправят в шахты».

Несмотря на нищету, люди здесь приветливые. Мать Хекаби чуть смущенно поздоровалась с Пиррой: «Для нас любой гость почетный». Потом поругала дочь за то, что та совсем исхудала, и убежала варить кашу.

Меропс, деревенский староста и отец Хекаби, любезно показал Пирре, как кланяться очагу и просить у огня разрешения переночевать в хижине. Даже Хекаби немного оттаяла. Только сейчас Пирра заметила, что провидица совсем не старуха: пожалуй, ей лет тридцать, не больше. А еще Хекаби явно любит мать. Пирру это обстоятельство очень заинтересовало: она-то свою терпеть не может.