Зачем убили Джона Кеннеди. Правда, которую важно знать - Джеймс Дуглас

В начале 1960-х гг. Томас Мертон не мог не отреагировать на неминуемую угрозу, которую несла в себе ядерная война. Его работы по ядерному кризису, при подготовке которых он пришел к тому, что назвал неизъяснимым, характеризуют общую обстановку, проливающую свет на президентскую борьбу и убийство Джона Кеннеди. Благодаря своим эмоциональным статьям, направленным против наращивания ядерного вооружения, Мертон стал одиозной фигурой. Встревоженное монастырское руководство приказало ему прекратить публикацию материалов, посвященных проблемам мира. Мертон принял это во внимание, но продолжал оставаться глубоко убежденным в необходимости нести истину в массы, но, возможно, в другом, не запрещенном формате. Еще до того, как началось неизбежное преследование его опубликованных статей, он нашел другой способ действовать по велению своей совести – написание серии писем о мире.

В течение года в самый разгар президентства Кеннеди, с октября 1961 г. (вскоре после Берлинского кризиса) до октября 1962 г. (сразу после Карибского кризиса), Мертон рассылал письма о войне и мире широкому кругу получателей. Среди них были психологи Эрих Фромм и Карл Штерн, поэт Лоуренс Ферлингетти, архиепископ Томас Робертс, Этель Кеннеди, Дороти Дэй, Клэр Бут Люс, физик-ядерщик Лео Сциллард, романист Генри Миллер, Синдзо Хамаи, мэр Хиросимы, и Эвора Арка де Сардиния, жена находившегося в эмиграции кубинского политика, захваченного в плен в ходе финансируемого ЦРУ вторжения в заливе Свиней. Мертон собрал более 100 писем, размножил на мимеографе, переплел и отправил друзьям в январе 1963 г. Он назвал этот неофициальный сборник размышлений «Письма о холодной войне».

В предисловии к письмам Мертон указал на те силы в Соединенных Штатах, которые угрожают ядерным холокостом: «В действительности кажется, что во время холодной войны, а может, уже и во время Второй мировой войны, эта страна стала, откровенно говоря, воинствующим государством, построенным на финансовом благополучии, структуре власти, при которой интересы большого бизнеса, одержимость военных сил и фобии политических экстремистов доминируют и диктуют нашу национальную политику. Кроме того, похоже, что людей в этой стране, в общем и целом, низвели до пассивности, замешательства, обид, разочарования, бездумности и невежества, потому как они слепо следуют за любыми идеями, которые им предлагают средства массовой информации»{41}.

Мертон писал, что протест в его письмах был направлен не только против опасности или ужасов войны. Это был протест «не просто против физического уничтожения, и тем более не против физической угрозы, а против губительного нравственного зла и полного отсутствия этики и здравого смысла, как правило, присутствующих в международной политике». «Да, – добавлял он, – президент Кеннеди – проницательный, а иногда и авантюрный лидер. У него благие намерения и наилучшие побуждения, и он, без сомнения, порой оказывается в столь сложной ситуации, что его действия не могут не выглядеть абсурдными»{42}.

Пока мы следим за тем, как «проницательный, а иногда и авантюрный лидер» погружался в глубокую бездну, с которой он никогда раньше не сталкивался в Тихом океане, письма созерцателя из монастыря в Кентукки будут отражением того времени, когда Джон Кеннеди оказывался в «столь сложной ситуации, что его действия не могли не выглядеть абсурдными».

Мертон не всегда испытывал такую симпатию к президенту Кеннеди. Годом ранее в осуждающем, пророческом письме своему другу У. Ферри он писал: «Я почти не верю, что Кеннеди способен чего-то достичь. Я считаю, что он не может в полной мере оценить масштаб стоящих задач, и ему не хватает творческого воображения и более глубокой восприимчивости. Слишком велика его привязанность к таким понятиям, как “время” и “жизнь”, в чем, я полагаю, он ушел не дальше, скажем, Линкольна. То, что необходимо на самом деле, это не проницательность или профессионализм, а то, чего не хватает политикам, – глубина, гуманность и в определенной степени полное самоотречение и сострадание не только к отдельным лицам, но и к людям в целом, что представляет собой более глубокий уровень самоотверженности. Возможно, Кеннеди однажды каким-то чудом достигнет этого. Но таких людей чаще всего убивают»{43}.

По мнению Томаса Мертона, чтобы Кеннеди смог сделать этот прорыв с вероятными последствиями, ему нужно было вспомнить сцену в начале своего президентства, когда он только что встретился с советским руководителем Никитой Хрущевым в Вене. Поздно вечером 5 июня 1961 г., на обратном пути в Вашингтон, усталый президент попросил своего секретаря Ивлин Линкольн привести в порядок документы, над которыми он только что закончил работать. Когда Линкольн начала убирать со стола, она заметила маленький клочок бумаги, упавший на пол. На нем почерком Кеннеди в двух строчках было написано любимое высказывание Авраама Линкольна:

«Я знаю, что Бог есть, и я вижу, что надвигается буря;

Если у него есть место для меня, я считаю, что я готов»{44}.

Встреча на высшем уровне с Хрущевым очень расстроила Кеннеди. Ощущение надвигающейся бури пришло к нему в конце встречи, когда они сели друг напротив друга за стол. Подарок Кеннеди Хрущеву, экземпляр Конституции США, лежал между ними. Кеннеди заметил, что корабельные пушки были способны стрелять на расстояние в 800 м и убивать несколько человек. Но если он и Хрущев не смогут договориться о мире, вдвоем они могут убить 70 млн человек, развязав ядерную войну. Кеннеди посмотрел на Хрущева. Хрущев ответил ему пустым взглядом, как бы говоря: «Ну и что?» Кеннеди был возмущен таким, по его мнению, отсутствием ответа со стороны его коллеги. «Нам не удалось найти взаимопонимания», – сказал он позже{45}. Хрущев, возможно, почувствовал то же самое в отношении Кеннеди. Результатом их неудачной встречи будет еще более угрожающий конфликт. Когда Ивлин Линкольн прочла то, что написал президент, она подумала: «“Я вижу надвигающуюся бурю” – это не просто фраза»{46}.

Предвидя в ту ночь надвигающуюся бурю, Джон Кеннеди, подобно Линкольну, сначала написал как бы для себя: «Я знаю, что Бог есть». Первое впечатление Томаса Мертона о Кеннеди вызывало у него сомнения в том, что он, не имея характера Линкольна, был способен выдержать бурю. Кеннеди, продолжая высказывание Линкольна, молился и надеялся, говоря его словами: «Если [у Бога] есть для меня место, то я считаю, что я готов».