Прелат - Ольга Крючкова

– Ну, да… Много ты видал исхудавших монахов от лепёшек-то… Нет, дело не чисто, – продолжала бубнить Анриетта.

Леон перекрестился.

– Господи, услышь мои молитвы!

Жиль, сын хозяина услышал разговор родителей и неприменул вставить словцо:

– Им бы только животы нажирать! Это они на людях мясо не едят, а в монастыре-то, небось, жрут от пуза!

Анриетта одёрнула сына:

– Попридержи язык, Жиль! Забыл, как отец отлупил тебя в прошлом году! Чего доброго услышат доминиканцы.

Жиль почесал за ухом, уж он-то прекрасно помнил за что получил выволочку от отца – всего-то и поинтересовался: почему у Святого Доминика на голове росли волосы разных цветов? Отец не нашёлся, что ответить и выпорол чрезмерно любознательного юношу.

Монахи закончили трапезу и принялись за пиво. Один из них, что с хриплым простуженным голосом, жестом подозвал хозяина. Тот неохотно подошёл.

– Вот, – он извлёк из напоясного кошелька небольшой свиток, увенчанный монастырской печатью, – это индульгенция всего за тридцать медных денье[34]. – Он протянул её Леону. – Возьми, и будем считать, что мы оплатили свой ужин и ночлег.

Хозяин крякнул, по всему было видно, что в отпущении грехов он не нуждался, а хотел денег.

– Что с тобой, хозяин? Ты безгрешен, как младенец? Не нуждаешься в индульгенции? Надо об этом сообщить настоятелю монастыря Святого Доминика отцу Арману. Смотри, не гневи Всевышнего: гордыня – страшный грех! Да и потом не забывай об епитимии[35]

Хозяин схватил индульгенцию при упоминании епитимии.

– Благодарю вас, брат! Это именно то, что мне сейчас нужно!

– Вот и прекрасно. Теперь выдели нам комнату. Путь наш был неблизким и мы устали.

Монахи поднялись и проследовали на ночлег.

* * *

Наконец зал постоялого двора опустел, постояльцы разошлись по комнатам, а местные селяне – по домам. Анриетта и Леон закрыли ворота, проверили прочность засовов, как и обычно, и удалились в маленькую комнату на первом этаже.

Комната Жиля находилась рядом, она скорее напоминала монастырскую келью, в ней размещалась лишь узкая деревянная кровать, сундук с одеждой и табурет – вот и вся незатейливая обстановка.

Родители юноши, утомлённые беготнёй и хлопотами моментально заснули. Но Жилю не спалось, чувство тревоги не покидало его. Он ворочался с боку на бок: и так ему было жарко, и так – неудобно… Словом, сон не шёл.

Но усталость, накопившаяся за день в итоге взяла своё – Жиль заснул. Сквозь сон юноша почувствовал, как некто вошёл в комнату, и почти сразу же страшная боль пронзила голову, более он ничего не помнил, провалившись в пустоту.

– И этот готов. Жаль, что порошок закончился, – сказал некто простуженным хриплым голосом.

– Говорил тебе: сыпь меньше. А ты что: будут крепче спать! Ладно, вяжи ему руки и ноги, и – в карету к нашей красавице. Вот госпожа останется довольна! – вторил второй налётчик.

Монахи подхватили юношу и потащили во двор к карете, где уже сидела молодая графиня, связанная, словно квинтал[36]шерсти.

– Бросай его на пол кареты, чего церемониться с простолюдином, ничего с ним не случиться. Главное – графиня. Её надо доставить в целости и сохранности. Отворяй ворота, надо спешить. К утру достигнем Шоле, постояльцы и хозяева теперь не скоро придут в себя, если вообще очухаются, – сказал хриплый монах.

Деревянные ворота со скрипом отворились. Хриплый монах сел на козлы, – другой же в карету, дабы следить за пленниками, – и заправски хлестнул испанских лошадей кнутом, они понеслись по направлению к Шоле.

Бледно-сиреневый свет луны освещал дорогу. Карета двигалась достаточно быстро, монахи рассчитывали достичь предместий Шоле рано утром, и не въезжая в город, дабы не привлекать внимания, по просёлочной дороге завернули к монастырю Святого Доминика.

Сознание медленно возвращалось к Жилю. Он почувствовал тончайший аромат дорогих духов. Первая мысль, которая пришла ему в голову: «Всё это дурной сон… Я сплю в своей комнате… А запах дурманящих духов графини мне просто сниться…»

Наконец он открыл глаза: ни малейшего намёка на пребывание в комнате даже и не было. Юноша попытался оглядеться, голова сильно болела, во рту он ощутил нечто похожее на тряпку.

Глаза Жиля постепенно привыкли к темноте и он разглядел связанную женщину, сидящую в углу кареты, рядом с ней примостился монах. Юношу обуял страх, затем гнев: его связали как квинтал шерсти и везут неизвестно куда! – он отчётливо слышал стук лошадиных копыт и понимал, что находиться на полу кареты.

Мысли Жиля путались: «Кричать бесполезно – во рту кляп… Развязать руки невозможно… Зачем я нужен монахам? Неужели – они доминиканцы? И схватили меня за чрезмерно вольные высказывания? А кто эта женщина? – от неё так сладко пахнет, словно от восточной пахлавы…»

Незнакомка очнулась. Она имела перед Жилем бесспорное преимущество – в её прелестном ротике не было кляпа.

– Что это значит? – возмутилась она. – Развяжите меня немедленно. Я – графиня Элеонора де Олорон Монферрада. Вы понимаете, кого похитили?

Сидящий рядом с ней монах очнулся ото сна:

– Конечно, ваше сиятельство. Вы – дочь богатейшего в Наварре гранда Батиста ди Монферрада. Ваша матушка, Луиза де Олорон, приходится кузиной герцогу Монморанси, королевскому любимцу и фавориту. Вы же следовали в Орлеан, дабы увидеться со своим наречённым женихом маркизом де Турней. В порту Сен-Жиль-Круа-де-Виль вас должен был встретить эскорт, но мы позаботились, чтобы он туда не добрался.

– Я ещё раз спрашиваю вас: что это всё значит? Вам нужен выкуп? Уверяю, вы получите за мою жизнь огромные деньги. Но неужели вы думаете, мой отец и маркиз де Турней смирятся с тем, что я похищена разбойниками?

– Мы, сударыня, – не разбойники, а служим своей госпоже.

Графиня удивилась.

– Женщина возглавляет шайку разбойников?! Неслыханно!

– Сударыня, прошу вас не говорить в подобном тоне о моей госпоже! Если бы не её приказ: доставить вас без единой царапины, то…

– Что? Вы ударили бы меня?! – вызывающе выкрикнула графиня.

– Возможно… – уклончиво ответил монах. – Соблюдайте спокойствие, и мы не причиним вам вреда.