Рассказ человека, оказавшегося за бортом корабля - Габриэль Гарсиа Маркес

Так начался восьмой день пребывания в море. Утро выдалось ненастное. Если бы пошел дождь, у меня не хватило бы сил набрать воды. Но ливень меня бы освежил. Однако несмотря на повышенную влажность воздуха, предвещавшую, казалось бы, неизбежный дождь, с неба не упало ни капли. На рассвете море по-прежнему штормило. Успокоилось оно только после восьми утра. Но потом выглянуло солнце, и небо вновь стало ярко-голубым.

Совершенно измученный, я перегнулся через борт и выпил несколько глотков морской воды. Теперь-то я знаю, что она не вредна для организма. Но тогда не знал этого и пил только в тех случаях, когда боль делалась невыносимой. После того как пробудешь без воды семь дней, муки жажды ощущаются по-иному, не так, как вначале: возникает боль где-то глубоко в горле, в груди и, главное, под ключицами. И мучает удушье. Морская вода немного снимала боль…

После шторма рассветное море бывает голубым, как на картинках. Возле берега кротко плещутся на воде стволы и корни деревьев, вырванных бурей. Чайки кружат над морем. Этим утром, когда ветер стих, поверхность воды стала как гладкий лист железа, и плот легко понесся вперед. Теплый ветер приободрил меня и физически, и душевно.

Крупная темная старая чайка пролетела низко над моим плотом. У меня не осталось сомнений: земля близко! Чайка, которую я поймал несколько дней назад, была молоденькой. В этом возрасте они могут летать удивительно далеко. Но такие старые, крупные и тяжелые птицы, как та, что кружила над моим плотом на восьмой день, не улетают за сто миль от берега. У меня опять появились силы бороться. Как и в первые дни, я начал пристально всматриваться в даль. Со всех сторон к плоту летели большие стаи чаек.

Я уже не чувствовал себя одиноким и повеселел. Есть не хотелось. Я чаще, чем раньше, пил морскую воду. Мне не было одиноко в этой большой компании чаек, круживших у меня над головой. Я вспомнил Мэри Эдресс. «Как она там?» – спрашивал я себя и, вспоминая ее голос, вновь слышал, как она помогает мне переводить диалоги из кинофильмов. Именно в тот день, когда я единственный раз вспомнил о Мэри ни с того ни с сего, просто потому, что небо вдруг заполнили чайки, она была в мобильской католической церкви на мессе, которую заказывала за упокой моей души. Эту мессу, потом написала мне Мэри в Картахену, отслужили на восьмой день после моего исчезновения. Мэри просила Бога даровать моей душе покой. И не только душе, думаю я теперь, но и телу, ибо в то утро, когда я вспоминал Мэри Эдресс, а она молилась обо мне в Мобиле, я сидел на плоту и, глядя на чаек, возвещавших о близости земли, чувствовал себя совершенно счастливым.

Почти целый день я просидел на борту, глядя вдаль. Погода выдалась удивительно ясная. Я не сомневался, что землю можно будет различить за целых пятьдесят миль. Плот двигался с такой скоростью, которую не развили бы и два гребца с четырьмя веслами. Он несся вперед по голубой глади воды, словно моторная лодка.

Пробыв семь дней на плоту, начинаешь подмечать самые незначительные изменения оттенка воды. Седьмого марта в три часа тридцать минут пополудни я заметил, что вода вокруг плота становится не синей, а темно-зеленой. В какой-то момент я даже увидел границу между двумя цветовыми зонами: по одну сторону плота вода была синей, как и все предыдущие семь дней, а по другую – зеленой; очевидно, она обладала повышенной плотностью. В небе, очень низко, летали тучи чаек. Я слышал над головой громкое хлопанье крыльев. Приметы были верные; перемена цвета воды и обилие чаек говорили о том, что сегодня ночью надо бодрствовать, дабы не пропустить первые береговые огни.

Мне не пришлось этой ночью заставлять себя заснуть. Старушка чайка в девять часов уселась на борт и всю ночь напролет просидела на плоту. Я улегся на единственное оставшееся весло – изуродованную акулой палку. Ночь была тихой, и плот все время плыл вперед в одном и том же направлении.

«Интересно, куда я причалю?» – подумал я, не сомневаясь, что завтра буду уже на суше, ведь изменение цвета воды и появление старой чайки указывали на близость земли. Я не имел ни малейшего представления, куда ветер гонит мой плот.

Я не был уверен, что за эти дни плот не изменил направления. Если он плывет в ту сторону, откуда появились самолеты, то, вероятно, причалит в Колумбии. Но без компаса я не мог быть в этом уверен. Если бы я неуклонно плыл на юг, то наверняка причалил бы к Карибскому побережью Колумбии. Но не исключено, что я плыл на север. А в таком случае совершенно непонятно, где я нахожусь.

Незадолго до полуночи, когда сон меня почти уже сморил, старая чайка подскочила ко мне и начала постукивать клювом по моей голове. Она стучала не больно, а тихонько, не повреждая кожу под волосами. Казалось, она меня ласкала. Я вспомнил офицера, который сказал мне, что убивать чайку подло, и почувствовал угрызения совести. Зря я убил ту малышку!

Я глядел вдаль до самого рассвета, но никаких огней не видел. Землей и не пахло. Плот несся по спокойному прозрачному морю под звездным небом. Ночь была не холодной. Когда я не двигался, чайка, похоже, засыпала. Я опускал голову на грудь, и птица подолгу сидела не шелохнувшись. Но стоило мне пошевелиться, как она подпрыгивала и начинала клевать мою голову.

На рассвете я переменил положение. Чайка оказалась у меня в ногах. Я почувствовал, как она клюет мои ботинки. Потом она двинулась по борту ко мне. Я не двигался. Чайка застыла как вкопанная, потом подпорхнула к моей макушке и опять замерла. Но едва я повернул голову, она опять принялась поклевывать мои волосы, как бы лаская меня. Это превращалось в игру. Я несколько раз менял положение, и чайка неизменно подскакивала к моей голове. А на рассвете, уже совсем не таясь, я протянул руку и схватил ее за шею.

Я не собирался ее убивать. История с первой чайкой научила меня, что это бессмысленная жестокость. Я хотел есть, но не собирался утолять голод за счет милой птички, которая всю ночь путешествовала вместе со мной, не причиняя мне вреда. Когда я схватил ее, она раскинула крылья, затрепыхалась и попыталась вырваться. Я быстро сложил ей крылья над головой, чтобы сковать ее движения. Тогда она подняла голову, и в первых лучах солнца я увидел ее ясные, испуганные глаза. Даже если бы – не дай Бог – мне взбрело в голову съесть эту чайку, то при виде ее огромных грустных глаз я бы отказался от своего намерения.

Солнце взошло рано и так припекало, что воздух накалился уже с семи часов. Я лежал на плоту, стискивая в руках чайку. Море было по-прежнему густо-зеленым, но никаких признаков земли не наблюдалось. Стояла духота. Я отпустил мою пленницу, она тряхнула головой и пулей взвилась вверх. Через мгновение она уже присоединилась к стае.

В то утро – мое девятое утро в море – солнце палило, как никогда. Хотя я постоянно старался уберечь от него спину, она все равно покрылась волдырями. Мне пришлось убрать весло, к которому я прислонялся, и залезть в воду, поскольку спина терлась о деревяшку и болела невыносимо. Плечи и руки тоже сильно обгорели. Я не мог дотронуться до кожи даже пальцем, он казался мне раскаленным докрасна углем. Глаза воспалились. Я был не в состоянии смотреть в одну точку, потому что перед глазами у меня тут же плыли яркие, ослепительные круги. До сего дня я не подозревал, в каком я плачевном состоянии. Я буквально разваливался на части, из-за морской соли и солнечных ожогов весь покрылся язвами. Стоило мне чуть-чуть потянуться – и кожа слезала длинными хлопьями. Под ними оставались красные голые проплешины. А еще через секунду ободранные места начинали болезненно саднить, и сквозь поры выступала кровь.