Конец конца Земли - Джонатан Франзен

Уже сейчас Гуанакасте – последний значительный массив тихоокеанского сухого леса в Центральной Америке. Чтобы сохранить хотя бы часть здешних уникальных видов, заповедник должен существовать вечно. «Это как терроризм, – сказал Джанзен. – Нам надо добиваться успеха каждый день, а террористам достаточно одного раза». Вопросы, которые он и Холлуокс задают о будущем, имеют мало общего с глобальным потеплением. Эти вопросы – о том, как упрочить финансовое положение ПТГ, как укоренить ее в костариканском обществе, как позаботиться о том, чтобы ее водные ресурсы не истощались из-за орошения сельскохозяйственных угодий, что противопоставить новым, набирающим силу костариканским политикам, которые хотят вырубить здешние леса ради этилового спирта из целлюлозы.

Вопрос, который задает большинство иностранных посетителей Гуанакасте, таков: как здешний опыт можно было бы использовать в других тропических центрах биоразнообразия? Ответ – никак. Наша экономическая система поощряет монокультурное мышление: где-то обнаружено оптимальное решение, лучший природоохранный продукт – значит, надо довести его производство до промышленных масштабов и продавать его повсеместно. Но, как показывает контраст между Природоохранной ассоциацией Амазонки и ПТГ, сохранение биологического разнообразия требует соответствующего разнообразия подходов. Хорошие программы (назову лишь несколько: восстановление фондом Карра Национального парка Горонгоса в Мозамбике; возрождение дикой природы на островах в Тихом океане и Карибском море силами организации «Айленд консервейшн»; борьба «Уайлдэрт гардианз» за спасение поросших полынью земель американского Запада; культурно-биологическая охранная работа «Евронатур» в Юго-Восточной Европе) – образцы не только локально-ориентированной деятельности, но и, по необходимости, локально-ориентированного мышления.

Пока я был у Джанзена, он редко поминал другие проекты. Его заботы и мысли – о том, что он любит непосредственно: о специфических охотничьих угодьях в сухом лесу, которые он использует как тропический полевой биолог; о простых костариканцах, работающих на ПТГ и живущих у ее границ. Сидя на стуле около своего лесного домика, он фонтанировал историями. О взлетно-посадочной полосе для никарагуанских «контрас», которую Оливер Норт построил на полуострове Санта-Елена, и о том, как полуостров стал частью ПТГ. О том, как он обнаружил, что ночные бабочки сухого леса проводят часть жизненного цикла во влажном лесу, и как это побудило его и Холлуокс увеличить охват своего и так уже масштабного проекта. О том, как ПТГ согласилась принять от фабрики апельсинового сока огромное количество кожуры для утилизации, получив за это тысячу четыреста гектаров девственного леса, и как некий зловредный энвиронменталист затем подал на фабрику в суд за незаконное вываливание кожуры на общественной земле – при том, что к моменту, когда по иску было достигнуто соглашение, отходы образовали плодородный, полезный для восстановления леса перегной. О том, как Джанзен и Холлуокс научились вести торг со многими землевладельцами одновременно, делая на весь массив участков предложение в стиле «все или ничего», чтобы не становиться заложниками единичных «отказников». О землевладельце, продавшем ПТГ свои пастбища и вложившем вырученные деньги в орошение плантаций сахарного тростника по соседству с ПТГ (это пример отрицательной географической энтропии в природоохранном деле: земля, которую использовали смешанным образом, рассортировывается на зоны – одни ревностно защищаемые, другие интенсивно эксплуатируемые). О переназначении школьных учителей внутри ПТГ «секретарями», потому что должность учителя не признавалась как должность государственного служащего.

В 1985 году, когда Джанзен и Холлуокс, не имея ни подготовки, ни опыта природоохранной работы, взялись за создание ПТГ, они ничего, подобного этим историям, и вообразить не могли. Гуанакасте стала тем, что с ними случилось, жизнью, которую они для себя избрали. Верно, впрочем, и то, что «где жизнь, там и смерть», как любит говорить Джанзен, и я невольно задался вопросом, не импонирует ли людям в глубине души образ планеты, выхолощенной климатом, земли, сплошь покрытой полями прутьевидного проса, идущего на биомассу, и плантациями эвкалипта: ведь чем меньше жизни на планете, тем, соответственно, меньше и смерти. Безусловно, в окружавшем меня лесу смерти было хоть отбавляй, ощутимо больше, чем в пригороде или на фермерском поле: ягуары лишали жизни оленей, олени – молодые деревца, осы – гусениц, боа – птиц, птицы – все, что попадется, согласно своей природе. Но так было потому, что это живой лес.

Если встать на глобальную точку зрения, вполне может показаться, что будущее принесет не только мою собственную смерть, но и другую, более обширную, – смерть всего привычного мира. Через реку от Лос-Амигос – от самой низкорасположенной из исследовательских станций Природоохранной ассоциации Амазонки – золотодобытчики свели лес на многие мили. ПТГ окружена сельскохозяйственными угодьями и эксплуатируемыми прибрежными зонами – все это стало более концентрированным благодаря существованию ПТГ. Но в Лос-Амигос сохранены птица квезаль, тинаму, трубач и многое другое, проявлением чего служит продолжающееся присутствие этих видов. В ПТГ вырос лес, которого не было тридцать лет назад, со стофутовыми деревьями, с пятью видами крупных кошачьих, с морскими черепахами, выкапывающими себе гнезда на берегу океана, со стайками длиннохвостых попугаев, общительно клюющих семена плодовых деревьев. Животные не способны поблагодарить нас за то, что мы позволили им жить, и, разумеется, не поступили бы так по отношению к нам, поменяйся они с нами местами. Но не они, а мы нуждаемся в том, чтобы жизнь имела смысл.

В разговоре о технологиях голос Шерри Тёркл звучит наособицу. Скептик, некогда бывший верующим, клинический психолог среди подсадных уток индустрии и литературных кликуш, эмпирик среди подтасовщиков-верхоглядов, сторонник умеренных взглядов среди экстремистов, реалист среди фантазеров, гуманист, но не луддит – словом, человек взрослый. Преподает в Массачусетском технологическом институте, на короткой ноге с коллегами – специалистами по робототехнике и эмоциональным вычислениям. В отличие от Джарона Ланье, несущего тяжкое бремя сотрудника Microsoft, и Евгения Морозова с его белорусским взглядом на мир, Тёркл знает дело не понаслышке, и ей можно доверять. В общем, нечто вроде голоса разума в мире технологий.

Книга Тёркл «Одиночество вместе» (Alone Together) – изобличающий анализ человеческих отношений в цифровую эпоху. Понаблюдав за взаимодействием людей с роботами и проведя опросы о компьютерах и телефонах, автор поясняет, каким именно образом новые технологии упраздняют прежние ценности. Заменяя сиделок роботами, а разговоры текстовыми сообщениями, мы сперва ссылаемся на то, что, мол, «лучше так, чем никак», но в конце концов признаем, что «так лучше всего» – чище, безопаснее, легче. Сродни этой перемене и тот факт, что виртуальное все чаще предпочитают реальному. На самом деле роботам нет никакого дела до людей, но респонденты Тёркл на удивление быстро довольствовались ощущением того, что о них заботятся, и чувством принадлежности к коллективу, которое дают социальные сети, поскольку оно лишено опасностей и обязательств реального общества. В интервью Тёркл не раз отмечала глубокое разочарование в людях – забывчивых, несовершенных, навязчивых, непредсказуемых, – словом, таких, какими машины не программируют.