Вместе с русской армией. Дневник военного атташе. 1914–1917 - Альфред Нокс

Осенью 1915 г., по мнению союзников, перспективы на Восточном театре были самыми мрачными, но весной 1916 г. русские «серые шинели» снова показали себя во всем величии. И русское Верховное командование удерживало инициативу вплоть до вступления в войну Румынии, что увеличило обязанности русских войск, не прибавив им в качестве и количестве.

Главными операциями этого периода стали неудачные попытки наступления в марте на Северном и Западном фронтах. При этом удары наносились в невыносимо сложных погодных условиях с целью опять-таки ослабить давление на французских союзников под Верденом. Было проведено и успешное наступление в июне на Юго-Западном фронте, которое первоначально мыслилось как демонстративный удар с целью отвлечь австро-венгерские батальоны с участка фронта в Италии в районе Трентино.

Брусиловский прорыв явился выдающимся военным событием того года. По величине отвоеванной территории, количеству убитых и взятых в плен солдат противника, частей врага, которые тому пришлось перебрасывать на данный участок, он превосходил результаты всех других наступательных операций союзников. Сами за себя говорят следующие цифры. 1 июля, в день начала наступления на Сомме, войскам Англии и Франции здесь противостояли 1300 батальонов противника. 1 января 1917 г. эта цифра составляла 1327 батальонов. На Восточном театре 4 июня, в день начала Брусиловского наступления, против России сражались 509 батальонов немецких и 534 батальона австро-венгерских войск. 1 января 1917 г. русские связывали 854 немецких, 708 австро-венгерских и 24 турецких батальона. Силы противника на Восточном театре увеличились на 345 немецких, 174 австро-венгерских и 24 турецких батальона, в то время как группировка на Западном театре усилилась лишь на 27 немецких батальонов. И этот вклад в дело союзников был сделан при оснащенности армии, над которой бы посмеялись на Западе и за которую Россия заплатила кровью. За 27 дней боев в июне армии Брусилова потеряли 375 тыс. солдат, а до октября потери русских превысили миллион жизней.

Накануне революции перспективы кампании 1917 г. виделись более яркими, чем в марте 1916 г., когда все думали о судьбе кампании того года. Россия действительно была вынуждена из-за вступления в войну Румынии удлинить свой и без того протяженный фронт еще на 400 километров. Однако французские офицеры считали, что вскоре Румыния вновь внесет свой вклад в общую борьбу, и этот прогноз оказался более чем оправдан.

Русская пехота устала, однако она была менее утомленной, чем это было 12 месяцев назад. Становилось очевидным, что в будущем русское командование не должно столь расточительно относиться к людским ресурсам на фронте, но в запасных батальонах все еще находились 1,9 млн солдат, и более 600 тыс. прекрасных образцов человеческого материала вот-вот должны были прибыть по призыву из своих домов.

Почти по всем наименованиям запасы вооружения, боеприпасов и другого военного имущества превышали даже те, что русская армия имела перед мобилизацией, и даже намного больше, чем весной 1915 или 1916 гг. Впервые в достаточных количествах стали приходить поставки из-за границы. Англия и Франция слали сюда так необходимые русским аэропланы, Франция направила в русскую армию нескольких опытных специалистов-артиллеристов.

С каждым днем улучшалось управление войсками. Армия приходила в себя. За оставшиеся дни зимы солдаты должны были забыть прошлые неудачи, а затем с энтузиазмом 1916 г. снова устремиться вперед. Не было никаких сомнений в том, что, если бы выдержал каркас страны в тылу или даже если бы победила революция и она выдвинула бы человека, способного спасти армию от пацифистской пропаганды, в кампании 1917 г. русская армия стяжала бы себе новые лавры. И тогда при любых событиях она бы сумела оказать такое влияние на ход борьбы, что победа союзников была бы обеспечена уже в конце этого года.

В понедельник 12 марта я поднялся в шесть часов утра, так как посол попросил меня отправиться на автомобиле на Балтийский вокзал и встретить там мисс Бьюкенен, которая возвращалась из поездки в окрестности Ревеля. В 9.30 я вернулся в посольство, а примерно через час отправился в Артиллерийское управление, занимавшее большое здание на Литейном проспекте. Я беседовал с друзьями в коридоре на втором этаже перед кабинетом начальника управления генерала Маниковского, когда прибыли специалист по химическому оружию генерал Ипатьев и Терещенко с новостью о том, что запасные войска гарнизона подняли мятеж и вышли на улицы. Впервые я услышал о том, как накануне вечером одна из рот Павловского полка открыла огонь по полицейским, после чего была разоружена и заперта в Преображенских казармах. Теперь бунтовали Преображенский и Волынский полки.

Мы подошли к окну и стали ждать. Снаружи царило явное возбуждение, но через толстые двойные окна до нас не доносилось ни звука. На углах улиц собирались размахивающие руками группы людей, которые указывали куда-то вдоль улицы. Куда-то срочно отправились офицеры, а автомобили, в том числе и мой, были укрыты во дворах соседних домов.

Наверное, прошло около десяти минут, прежде чем показались восставшие. Вытягивая шею, мы смогли увидеть двух солдат, своего рода авангард, которые шествовали посреди улицы, то и дело прицеливаясь из винтовок в тех, кто недостаточно быстро освобождал им дорогу. Один из них дважды выстрелил в какого-то беднягу-шофера. Потом показалась огромная беспорядочная масса солдат, растянувшихся как по проезжей части, так и по тротуарам. Их вел студент, который, несмотря на свой малый рост, шествовал очень гордо. Офицеров не было. Все были вооружены, многие к штыкам привязали красные флажки. Солдаты шли медленно; наконец все они собрались плотной толпой напротив здания управления. Они смотрели в окна, у которых столпились офицеры и гражданские чиновники, но никто не выказывал враждебности. Больше всего меня поразило то, что все происходило в жуткой тишине. Мы будто стали зрителями в гигантском кинозале. Позже Терещенко, стоявший рядом со мной, признался, что, когда он посмотрел вниз на беспорядочную толпу, сразу же догадался о раздорах, вольнице и падении дисциплины, которые обязательно должны были последовать за этим.

Вышел генерал Маниковский, пригласивший нас с Терещенко зайти к нему в кабинет. Вскоре к нам присоединился и генерал Ипатьев, а также генерал Лехович, которого всего несколько часов назад назначили заместителем военного министра.

Ипатьев спросил меня, сообщил ли я о подобных событиях в Англию, и я ответил, что, разумеется, сделал это. Было похоже, что генерала одолевает стыд за происходившие волнения.

Вскоре мы услышали, как дверь и окна на первом этаже были выбиты. И сразу же до нас донеслись звуки выстрелов.

Зазвонил телефон, и Маниковский поднял трубку. «Они стреляют на Сестрорецком заводе? – громко переспросил он. – Что ж, спаси их Бог. Они стреляют и у Главного артиллерийского управления тоже!»

В кабинет ворвался взволнованный адъютант: «Ваше высокопревосходительство! Они пробиваются в здание. Может быть, следует забаррикадировать дверь в ваш кабинет?» Но Маниковский, оставаясь совершенно спокойным, заметил: «Нет. Открыть все двери. Зачем нам им мешать?» Когда адъютант, развернувшись, вышел, удивленный неожиданной любезностью своего начальства, Маниковский вздохнул и с нотками типично русского сдерживаемого гнева заявил мне: «Посмотрите, к чему привело нас наше министерство!»