Бен-Гур - Льюис Уоллес

Бен-Гур произнес эти слова холодно-вежливым тоном, и Айрас, поиграв некоторое время бриллиантовой подвеской своего мониста, возразила:

– Для еврея ты очень умен, о сын Гура. Я видела, как этот ваш чаемый Царь Иудейский вступал в Иерусалим. Ты говорил нам, что он в тот же самый день объявит себя Царем Иудейским со ступеней Храма. Я своими глазами видела, как процессия спускалась с холма, неся его на руках. Слышала их пение. Любовалась, когда они размахивали пальмовыми ветвями. Я все время пыталась увидеть среди них человека царственного обличья – всадника, облаченного в пурпур; колесничего в доспехах сверкающей бронзы; величавого воина со щитом в руке. Я искала взглядом его почетный эскорт. Мечтала увидеть князя Иерусалима, командующего этим эскортом или идущего во главе когорты одного из галилейских легионов.

Она послала Бен-Гуру взгляд, полный презрения, а затем рассмеялась ему в лицо, словно возникшая в ее памяти картина была слишком нелепа, чтобы удержаться от смеха.

– И вместо Сезостриса, возвращающегося с триумфом, или Цезаря в шлеме и при оружии – ха-ха-ха! – я увидела мужчину женственного обличья, восседающего на осле и со слезами на глазах. Царь! Сын Божий! Спаситель мира! Ха-ха-ха!

Не совладав со своими чувствами, Бен-Гур поморщился.

– Но я не покинула своего места, о князь Иерусалима! – продолжала она. – Я не рассмеялась там. Я сказала сама себе: «Погоди. В Храме он увенчает себя славой в качестве человека, пришедшего взять в свое владение весь мир». Я видела, как он вошел во врата Храма и прошел во Двор женщин. Я наблюдала, как он остановился перед Золотыми воротами. Весь портик, в котором я стояла, был полон народа. Народ заполнял и все галереи, люди обступили и ступени Храма – там было не менее миллиона человек, и все мы, затаив дыхание, ждали, жаждая услышать его слова. Стояла полная тишина. Ха-ха-ха! Я представляла себе, что услышу, как начнут ломаться оси могучей римской машины. Ха-ха-ха! О князь! Клянусь духом Соломона, ваш Царь Мира всего лишь натянул себе на голову покрывало и вышел прочь через дальние ворота, не разомкнув своих уст, чтобы сказать хоть слово! Так что римская машина все еще крутится!

Еще ни разу – ни когда Балтазар приводил аргументы в пользу своей точки зрения, ни когда на его собственных глазах произошло чудо – загадка Назаретянина не была столь откровенно сформулирована перед ним. Но в конце концов, лучшим способом приблизиться к пониманию божества служит постижение человеческого. В вещах, превосходящих наше понимание, мы прежде всего стараемся обнаружить действие Господа. Поэтому картина, нарисованная египтянкой, в особенности ее кульминация, когда Назаретянин не пожелал войти в отверстые перед ним ворота, была недоступна пониманию человека, движимого обычными земными побуждениями. Но для человека, любящего притчи, сцена эта лишний раз подтверждала то, что столь часто провозглашал Христос, – что миссия Его была отнюдь не политической. Потребовалось не так уж много времени, чтобы логически развить эту мысль; и выводы, к которым пришел Бен-Гур, вытеснили из его сознания идеи отмщения, а этот человек с женственным лицом и длинными волосами, со слезами на глазах стал куда больше прежнего близок ему – близок настолько, что душа Бен-Гура тоже начала меняться.

– Дочь Балтазара, – с достоинством произнес он, – если под игрой ты понимала именно то, о чем ты говоришь со мной, то возложи на свою главу венок победителя – он принадлежит тебе по праву. Позволь лишь мне услышать твои слова до конца. Я уверен, что ты начала этот разговор с некоей целью. Молю тебя, скажи все до конца, и я дам тебе ответ; а потом пойдем каждый своим путем и забудем, что знали друг друга. Говори же, я весь внимание, но лучше не упоминай то, что ты мне уже описала.

Она несколько мгновений в упор смотрела на него, словно решая, как ей поступить, затем холодно произнесла:

– Я более тебя не задерживаю – ступай.

– Мир тебе, – ответил он и, повернувшись, направился к двери.

Когда он уже стоял на пороге, она позвала его:

– Еще одно только слово.

Он остановился и повернулся лицом к ней.

– Подумай о том, что я знаю о тебе все.

– О самая прекрасная из египтянок, – сказал он, возвращаясь, – что же такого ты знаешь обо мне?

Она рассеянно взглянула на него.

– Ты в куда большей степени римлянин, сын Гура, чем твои еврейские собратья.

– Неужели я так не похож на своих соплеменников? – безразлично произнес он.

– Все полубоги нынче – римляне, – ответила она.

– И поэтому ты скажешь мне, что еще ты знаешь про меня?

– Это сходство не ускользнуло от моего взгляда. И именно оно побуждает меня спасти тебя.

– Спасти меня?

Холеные пальцы с розовыми ноготками принялись играть покачивающимся бриллиантовым кулоном, голос стал еле слышен, и лишь непроизвольное притопывание изящным башмачком помогло Бен-Гуру не потерять бдительность.

– Мне известно про еврея, беглого раба-галерника, который убил человека во дворце Айдерне, – медленно начала она.

Бен-Гур насторожился.

– Тот же самый еврей сразил римского солдата посреди Рыночной площади в Иерусалиме; все тот же еврей привел из Галилеи три вышколенных легиона, чтобы захватить нынешним вечером римского наместника; у этого еврея есть союзники для войны против Рима, а шейх Илдерим – один из его соратников.

Приблизившись почти вплотную к нему, она прошептала:

– Ты жил в Риме. Представь себе, что все то, о чем я поведала тебе, дойдет до слуха властей предержащих. Ага! Ты побледнел.

Он непроизвольно сделал шаг назад с лицом человека, который, вздумав было поиграть с котенком, обнаружил, что перед ним голодный тигр. Девушка же продолжала:

– Ты много раз бывал при дворе, и ты знаешь патриция по имени Сеян. Представь себе, что некто поведает ему обо всем этом, да еще представит доказательства того, что этот самый еврей является и самым богатым человеком на Востоке – нет, во всей империи. Не кажется ли тебе, что рыбам в Тибре устроят отличный пир? А пока они будут жиреть, о сын Гура, какое зрелище предстанет зрителям цирка! Развлекать римлян стало чем-то вроде изящного искусства; добывать деньги, чтобы развлекать их, – искусство еще более изящное; найдется ли художник, который может сравняться в этом искусстве с Сеяном?

Но столь долгая тирада не возымела своего действия. Бен-Гур уже достаточно овладел своими чувствами и лишь холодно произнес:

– Чтобы доставить тебе удовольствие, дочь Египта, я отдаю должное твоему коварству и признаю, что я весь в твоей власти. Тебе также может доставить удовольствие мое признание, что я не могу надеяться на твою благосклонность. Я мог бы убить тебя, но ты женщина. Но в моем распоряжении вся пустыня, ставшая мне домом; и, хотя Рим умеет охотиться за людьми, ему еще придется изрядно погоняться, прежде чем он сможет дотянуться до меня. Но в преддверии столь тяжкой судьбы моей позволь несчастному простофиле выполнить свой последний долг – узнать, кто рассказал тебе все, что ты знаешь обо мне? Буду ли я в бегах или схвачен, но единственным утешением мне будет послать предателю проклятие человека, прожившего жизнь, не зная ничего, кроме горя и несчастий. Кто рассказал тебе все то, что ты знаешь обо мне?