Женщины Девятой улицы. Том 2 - Мэри Габриэль

Была ли Элен разочарована тем, что ее выставка привлекла не так много внимания, как аналогичные мероприятия других мастеров? Возможно, нет. Многие друзья вспоминали слова женщины о том, что «она стала художником ради того, чтобы писать, а не ради признания». (На что Грейс тут же отреагировала заявлением: «А вот у меня это непреодолимое эго присутствует. Так что вы имеете дело с двумя совершенно разными типами женщин»[1908].) В любом случае Элен в тот период занимали серьезные проблемы личного характера, за стенами ее мастерской. И эти сложности угрожали изменить весь ее мир.

Дело в том, что во время подготовки к выставке Элен узнала: Джоан Уорд забеременела от Билла. «На тебя когда-нибудь сбрасывали бомбу? — спрашивала она Ларри в письме, пририсовав после этой фразы сразу четыре бомбы. — Ну так вот, на меня сегодня скинули»[1909]. Элен много лет назад решила, что быть и художницей, и матерью для нее невозможно, и закрыла для себя вопрос детей навсегда. Ну, или настолько, насколько это было возможно во времена, когда недостаточно эффективный контроль рождаемости означал неизменно нависавшую над женщиной угрозу нежелательной беременности. Но Билл этого вопроса никогда с повестки дня не снимал. В начале их отношений он хотел детей, и это оставалось одним из источников их постоянных споров и разногласий. Теперь, судя по всему, одна из его подружек готова была подарить ему ребенка, которого отказалась родить жена. «И все же жизнь продолжается, n’est-ce-pas [не так ли]? — продолжала Элен в письме. — Все, что с нами случается, делает нас умнее в долгосрочной перспективе. Так выпьем же за долгосрочную перспективу»[1910].

Но если говорить о текущих событиях, то Джоан так и не родила Биллу этого ребенка. Она сделала аборт, из-за чего впала в депрессию, которая продолжалась целый год[1911]. Элен, в свою очередь, явно не успела вынести из этого инцидента ничего, кроме мимолетных негативных эмоций. Вскоре после того, как до нее дошли слухи о беременности Джоан, женщина узнала, что мать Билла собирается приехать из Нидерландов навестить их[1912]. Билл в последний раз видел Ому, как звали в семье Корнелию де Кунинг, еще подростком. К тому же в тот приезд его маме предстояло впервые встретиться с его американской женой[1913]. А Элен предстояло сыграть роль, для которой она никогда особенно не подходила. Встреча двух женщин стала трагикомедией, которая впоследствии вошла в легенду.

Одно из главных различий между девочкой, которая когда-то прочертила мелом черту от Метрополитен-музея до своего дома на Парк-авеню, и молодой женщиной, которая проводила линии на холсте и бумаге двадцать лет спустя, заключалось в том, что последняя понимала, насколько наивной и самонадеянной она была в детстве. Она оказалась в западне чудовищной, всепоглощающей потребности творить, которую не могла контролировать, но которую теперь осознавала[1915]. Хелен давно поняла: ее дар выделяет ее из общей массы, а описать, как и почему это происходит, не рискуя прозвучать при этом высокомерной или жестокой, практически невозможно. «Когда узнают о моем искусстве, то говорят, что я другая, я особенная. Меня нельзя оценивать так же, как остальных, — объясняла она годы спустя. — Есть и другая сторона этой медали: приходится признавать, что ты одинокий, незаурядный и что у тебя другие ценности. И все же мы все ходим в одни и те же супермаркеты… и нами всеми так или иначе управляют дети, и времена года, и мечты. Так что выделяет тебя из толпы именно искусство…»[1916]

Чувство обособленности, которое описывает Хелен, является не просто результатом рода занятий творческого человека, будь то живопись, скульптура или поэзия. Пропасть между художником и обществом обусловлена качеством неосязаемым и внутренним. «Духовный», или «магический», аспект творчества люди, далекие от искусства, не всегда понимают, и иногда он их даже пугает. Франкенталер утверждала: «Они хотят от тебя, чтобы ты вел себя определенным образом. Они ждут, пока ты объяснишь, что ты делаешь и зачем этим занимаешься. А еще они хотели бы видеть тебя на особом месте: возведенным на пьедестал либо принесенным в жертву. И они ничего не могут с этим поделать». Со временем Хелен пришла к выводу: существование за пределами так называемой нормальной жизни — это просто цена, которую истинный художник платит за возможность творить[1917].

В свои 24 художница без малейших сомнений верила, что способна это принять, что сможет жить с порой мучительным чувством одиночества, часто сопровождающим творческое существование. Живопись была для Хелен приоритетом номер один, а точнее, как она сама говорила, «живопись и крепкое здоровье, потому что без него не обойтись»[1918]. Искусство было ее сутью. Она воспринимала мир в контексте художественного творчества. Если другие люди видели из окна самолета огромное расстояние между собой и землей, то Хелен видела не подписанное гениальным автором полотно, истекающее кровью цветов и форм[1919]. И поскольку все в мире имело отношение к ее работе и служило материалом для будущих картин, Хелен постоянно пребывала в состоянии повышенной восприимчивости и неутолимой жажды нового опыта. «Я так много хочу сделать, увидеть, услышать, выполнить, узнать, достичь и расследовать», — говорила она и добавляла: