Женщины Девятой улицы. Том 2 - Мэри Габриэль

Приготовления Элен пришлись на сезон больших ожиданий. Всех чрезвычайно вдохновило, что на выставке Грейс, проходившей в конце февраля в «Тибор де Надь», были распроданы все картины. Шесть из десяти работ купили, а четыре полотна, оставшиеся к концу выставки без отметки о продаже, уже раньше входили в ту или иную коллекцию[1879]. За одну большую картину — «Река. Купальщицы» — Нью-Йоркский музей современного искусства заплатил целую 1000 долларов (Альфред Барр заявил, что в этой работе виден «гений»)[1880]. Музей американского искусства Уитни приобрел полотно поменьше под названием «Гречанка»[1881]. «Охарактеризовать мои чувства невозможно, так что не буду и пытаться, — написала Грейс в дневнике после того, как ей сообщили о покупках. — Сейчас я могу думать только об одном — о времени, которое мне это дает, о свободе работать без бремени финансовых проблем… Кажется, у меня есть хорошие идеи для новых картин. Я собираюсь купить целый рулон холста!»[1882] Фрэнк, который служил натурой для многих выставленных Грейс полотен, написал на ее выставку в высшей мере предвзятую рецензию, которую опубликовали в ArtNews[1883]. А неофициальным защитником против любой критики, с которой могла столкнуться Грейс, стал Ларри. Он в своей туманной манере написал ей слова поддержки сразу после открытия выставки:

На счастье, нож не пригодился. Выставку Грейс на ура приняли все, кроме самых стойких сторонников чистого абстракционизма. Все картины на выставке включали фигуры, объекты — если не реалистичные, то как минимум завуалированно отсылавшие к действительности. Они были внедрены в поле абстракции, а не написаны поверх нее. Можно подумать — и ошибиться, — что если полотна содержат некоторые элементы реальности, то людям легче усвоить их смысл, нежели понять полностью абстрактные картины. Но в некоторых отношениях такие работы еще сложнее для понимания. Ведь объекты и люди, написанные Грейс, никогда не присутствовали на холсте однозначно и не ободряли одним своим видом зрителя. Художница заставляла смотрящего «охотиться» за ними, высматривать их в мазках масла, примерно так же, как мы ищем в сумерках в толпе потерявшегося друга. Ее картины оставляли у людей смутное ощущение тревоги. Эти полотна заставляли задуматься, удастся ли снова найти потерянное и, если вы действительно это найдете, окажется ли оно таким, каким вы его запомнили. Работы, выставленные Грейс в 1954 г., зародились в серии «Апельсины», написанной ею в сотрудничестве с Фрэнком. А уникальная энергия и талант художницы вдохнули в них жизнь и силу. По словам Тибора, Грейс «напоминала вулкан, который регулярно и часто извергается. Она с самого начала стала сердцем нашей галереи… Ее повседневная жизнь была запутанной, непростой и очень красочной, и это переносилось на ее полотна»[1885].

Как раз в то время, когда друзья праздновали успех Грейс, заваливая ее мастерскую фиалками, гвоздиками и нарциссами, ее двенадцатилетнего сына Джеффа положили в Нью-Джерси в больницу. Ему предстояла операция по удалению аппендицита. Теперь Грейс проводила вечера в галерее, а дни — в Мемориальной больнице Оринджа[1886]. Ее мучили страх, депрессия и вина перед сыном, который жил не с ней. И вот, в разгар самой успешной выставки за всю свою карьеру, Грейс начала сомневаться в своем творчестве. Ей начало казаться, что оно слишком «нерешительное», что в нем нет «магии»[1887]. Это был один из крайне редких моментов в жизни художницы, когда ее любовь к ребенку помешала ее страсти к искусству и даже затмила последнюю. В тот период Фрэнк заметил в Грейс невиданную прежде мягкость. К этому времени он уже уволился из Нью-Йоркского музея современного искусства и писал рецензии для ArtNews. В тот момент О’Хара был в командировке. Он написал Грейс: «Ты там работаешь или думу думаешь? Не беспокойся ни о чем; вот я вернусь, и будем волноваться вместе»[1888]. Грейс взяла часть расходов на операцию Джеффа на себя, поделив их с бывшим мужем. Поэтому, несмотря на популярность ее картин, после выставки у женщины осталось всего 75 долларов[1889]. Жизнь внесла свои коррективы, словно намереваясь сбить Грейс с курса, который она для себя наметила, — но лишь на время. Джефф, к счастью, скоро выздоровел, а вместе с ним исцелилась и она.

Грейс повезло: к ней вдруг начал проявлять симпатию один приятный пожилой джентльмен — коллекционер, сколотивший состояние на нью-йоркской недвижимости[1890]. Недавно овдовевший Александр Бинг великодушно открывал свой пухлый бумажник всякий раз, когда молодая художница просила его о помощи[1891]. При этом он почти ничего не требовал взамен. Бинг был известным меценатом. Джон Майерс описывал его как «человека блестящего, яркого, восхитительного… будто сошедшего со страниц книги Генри Джеймса», чья своевременная помощь мощно поддерживала дух местных художников[1892]. Бингу не только искренне нравились их произведения и он не только коллекционировал их работы во времена, когда практически никто из его социального круга этого не делал. Александр еще и искренне наслаждался компанией этих творческих людей[1893]. На Пятой авеню у него была квартира, огромная, мрачная, с большим штатом безмолвных слуг. Время от времени это место оживляла толпа из «Кедрового бара»[1894]. «Он приглашал компанию художников, в том числе Франца Клайна, [Джека] Творкова, Билла, меня, Джорджио Каваллона и Чарли Игана, — рассказывала Элен. — Он угощал нас замечательным ужином, а после ужина мы все поднимались наверх. Там хранились фантастические книги по искусству, вы знаете, которые стоят по 30 баксов за штуку… Потом Александр подавал нам скотч с содовой и самые причудливые пирожные. Мы пили скотч с содовой с какими-то очень пышными, роскошными кондитерскими шедеврами, стоившими целое состояние!»[1895]