Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина

— Мы к вам завтра зайдем… — пролепетала Даша и, схватив Эллу Викентьевну за руку, повлекла ее к калитке.

Вот оно, значит, как бывает. Невообразимое, но такое естественное событие — встретить человека, который своими руками принял тебя в этот мир. Конечно, баба Шура только санитарка, ее обязанность — полы мыть и за роженицами ухаживать. Но ведь очень может быть, что именно она приняла спеленутый кулек и отнесла его под колпак… или где там у них лежат недоношенные…

Мысль, что в городе Котьме, о котором она раньше и не подозревала, живут люди, чья память зачем‑то сохранила факты ее появления на свет, совершенно потрясла Дашу. Она вдруг представила себе, что ее скромное существование протекает сразу в нескольких плоскостях, и живет она, оказывается, не только в конкретной точке и в данный миг, но и в фанерной ракете, в которой пряталась в детском саду от воспитательницы, и на даче, где купалась в пруду, и в убогой комнатенке в Крыму, которую снимали родители в Новом свете у хозяйки–ведьмы, и в школе… нет, в школе не надо… а на последнем экзамене по истории — пожалуйста, она так и стоит там со счастливым билетом в руке. И ощущение этого разнообразного существования не только не было болезненным (раздвоение личности!), но давало чувство надежного тыла. Сообщество людей, стая, род, братство, все вместе… ну и все такое прочее — ясные, добрые мысли.

— Перестань слезоточить! — прикрикнула Элла Викентьевна. — Сейчас в кафе зайдем и коньячку хлопнем. Как‑то все это чересчур просто и до идиотизма трогательно.

На следующее утро могучий архивариус Инна Васильевна, так и не утратившая за ночь лиловости щек, в тех же самых впаянных в мочки ушей серьгах–кольцах и в еще более пышной прическе восседала за колченогим столом, а рядом на стульях и подоконнике уже лежали отобранные медицинские карты, в которых сообщались подробности появления на свет людей в семьдесят втором году. В них Даша и нашла себя. Советуем иным, неуверенным в себе людям заглянуть в подобные документы. Они оживляют генетическую память. Даша не просто увидела, она почувствовала себя лежащей на твердом столе, — жалкое, голое тельце, морщинистая ручка схвачена веревочкой, где на вырезанной из клеенки бирке написано имя матери. Сама она пока никто, только что вылупившееся из кокона нечто, а впереди — жизнь.

Документы повествовали о состоянии роженицы, опять температура поднялась, мастит, черт побери… Бедная мама… как она боялась, чужой город, чужие звезды… Сразу ли она полюбила этот кулек кило семьсот весом или по прошествии времени? Семимесячная, очень маленькая, но, как выяснилось, крепенькая. Никаких близнецов не было и быть не могло. Только здесь, в Котьме, Даша поняла, что искала она не сестру–близняшку. Она искала мать. Нашла… и устыдилась своей нелепой суеты.

Теперь надо было все брать в свои руки. Даша поблагодарила Инну Васильевну, сказала, что никаких выписок делать не надо, и Элла поняла, что дело закрыто.

— До поезда целый день, — сказала она Даше на перекрестье улиц. — Давай спросим, может, здесь краеведческий музей есть. Надо же как‑то убить время.

— Я бы предпочла убить время где‑нибудь у речки. Очень хочется тишины. Вы покурите, я помечтаю.

После получаса блужданий, которые обе с удовольствием назвали прогулкой, была найдена круглая лужайка, разместившаяся на изгибе крутого берега. Огромная, с разломанным надвое стволом ива, слала колеблющуюся тень, рядом красная бузина тонула в зарослях бурьяна. Сиреневые соцветия бодяка уже отцвели и превратились в пушистые кисточки. От малейшего ветерка они распадались на глазах, легкий их пух взвивался вверх и неторопливо следовал к реке. На сухую ветку ивы уселась сорока, повертела глянцевым хвостом, застрекотала зло и улетела.

— Элла Викентьевна, а вы в Бога веруете?

— Что за бестактный вопрос! У нас не принято об этом спрашивать. Ты пойми… В Америке, например, ты можешь без натуги узнать все о вероисповедании собеседника, можешь спросить о стоимости его машины, отношении к сексу и количестве жен. Но Боже тебя избавь поинтересоваться, сколько он получает в месяц. Это сакральное! То есть не лезь другому в душу с пустым любопытством.

— Значит, верующая, — вздохнула Даша.

Еще помолчали. Элла Викентьевна прикурила вторую сигарету от первой, затянулась с сиплым кашлем, потом с силой дунула на пролетающий пух бодяка.

— О чем ты думаешь?

— О чем? Трудно сказать словами. Я думаю о том, что моя жизнь вышла за рамки моего существования. Это понятно. Жизнь как‑то расширилась и поток этот пошел заполнять пустые ниши, о которых я даже не подозревала.

— Ты знаешь, я о том же думаю. То есть о незаполненных нишах. Значит, матушка твоя — Измайлова Ксения Петровна. Это мы точно теперь установили. А дедушка? Что ты о нем знаешь.

— Он на войне погиб в сорок четвертом. Теперь бабушку надо?

— Теперь надо бабушку.

— Зачем вам моя бабушка, Элла Викентьевна? Она умерла через пять лет после смерти мамы. От рака.

— Бабушка была москвичка?

— Да, а дедушка из Твери…

— Вот я сейчас докурю, ты домечтаешь, и мы с тобой пойдем в библиотеку. Здесь наверняка есть хороший читальный зал. И, конечно, в этом зале есть Брокгауз и Эфрон. В таких городках всегда есть старые энциклопедии.

— Вы мне хотите дворянскую родню найти? У меня же отец Фридман.

— Да хоть король Хусейн! В Москве уже четыре тысячи человек или около того доказали свое дворянское происхождение. А традиция передается не только по прямой. По закону Екатерины, поскольку брак есть " честное учреждение", дворянка, выходя замуж за недворянина дворянства своего не теряет, но не может передать его мужу и детям. Но у нас сейчас в дворянском собрании много допусков. Брак твоей матушки может быть и не очень хорош для крови Рюриковичей, но если ты будешь дорожить дворянской традицией…

— Да с чего вы взяли, что я вообще имею отношение к русскому дворянству?

— О! Измайловы — очень известная фамилия. Ее носило несколько дворянских родов, там были и военоначальники, и писатели, и ученые. Я эту фамилию только краешком задела, подробно не вникала, но как текст увижу, сразу вспомню. Ну очень хочется в библиотеку!

Даша привалилась к круглому плечу собеседницы.

— Элла, голубушка, вы не обидитесь, если я с вами не поеду? Поезжайте без меня, а? Я в Котьме поживу. Пойду к бабушке Шуре. Она меня пустит