Межвидовой барьер. Неизбежное будущее человеческих заболеваний и наше влияние на него - Дэвид Куаммен

стволы деревьев непролазной липкой жидкостью. Это тоже было бессмысленно (потому что, как я узнал позже, коконопряды обычно проживают всю личиночную стадию жизни на том дереве, на котором вылупились), но хорошо демонстрировало наше отчаяние. Я видел, как моя соседка Сьюзен в надежде защитить два гигантских вяза, растущих перед ее домом, нанесла на их стволы, примерно на уровне пояса, слой клея, и идея показалась разумной даже мне самому. Но на этот клей не попалась ни одна гусеница.

Они все появлялись и появлялись. У них были свои способы. Их было слишком много, и нашествие неумолимо продолжалось. Мы давили их ногами, когда они переползали тротуары. Мы расплющивали их сотнями под колесами машин. Они жрали, росли, сбрасывали старую тесную кожу, снова росли и снова жрали. Они ползали взад-вперед по веткам и объедали наши деревья, словно сельдерей.

В конце концов, они все-таки наелись. Гусеничное детство закончилось, и наступал подростковый возраст. Они заворачивались в коконы для короткого отдыха-метаморфоза, а через несколько недель выбирались из них маленькими коричневыми мотыльками. Потрескивание закончилось, деревья (точнее, то, что от них осталось) оставили в покое. Гусеницы в качестве гусениц исчезли. Но огромная популяция насекомых-вредителей по-прежнему носилась над нашими головами, теперь почти невидимая, сильно напоминая мрачные предчувствия о будущем.

У экологов есть специальное имя для такого события. Они называют его вспышкой.

Экологи используют это слово в более общем значении, чем «вспышка заболевания». Можно сказать, что вспышки заболеваний – это подмножество всех вспышек. Вспышка в широком смысле слова – это любой быстрый, внезапный, взрывной рост популяции любого биологического вида. Подобные вспышки случаются у одних животных и не случаются у других. У леммингов бывают вспышки популяции, а у выдр – нет. У некоторых видов кузнечиков, мышей и морских звезд бывают вспышки, а у других видов кузнечиков, мышей и морских звезд – нет. Вспышка популяции дятлов маловероятна. Вспышка популяции росомах – тоже. В отряде чешуекрылых (бабочки и мотыльки) есть несколько известных «вспышечников» – не только коконопряды нескольких видов, но и непарные шелкопряды, волнянки, листовертки и другие. Впрочем, даже среди чешуекрылых это скорее исключения из общего правила. Из всех лесных бабочек и мотыльков около 98 процентов видов поддерживают сравнительно стабильные, неплотные популяции, и не более 2 процентов из них переживают взрывной рост. От чего зависит способность насекомого – или млекопитающего, или микроба – устраивать вспышки популяции? Это сложный вопрос, на который эксперты до сих пор ищут ответ.

Энтомолог Алан Берримен попытался ответить на вопрос в статье под названием «Теория и классификация вспышек». Начал он с простых определений: «С точки зрения экологии, вспышку можно определить как взрывной рост популяции того или иного вида, который происходит за сравнительно короткое время». Затем, тем же самым беспристрастным тоном, он ответил: «Основываясь на этом определении, можно сказать, что самая серьезная вспышка на планете Земля – это рост популяции вида Homo sapiens»[235]. Берримен, конечно же, намекал на скорость и масштабы роста человеческой популяции, особенно в последние пару столетий. Он знал, что его слова прозвучат провокационно.

Но, с другой стороны, статистика на его стороне. Когда Берримен писал эти строки в 1987 г., популяция людей составляла 5 миллиардов. Нас стало примерно в 333 раза больше со времен изобретения сельского хозяйства, в 14 раз больше, чем сразу после «Черной смерти», в 5 раз больше, чем в год рождения Чарльза Дарвина, и вдвое больше за время жизни самого Алана Берримена. Такая кривая роста на координатной сетке очень напоминает юго-западный склон горы Эль-Капитан. Можно еще посмотреть на это и другим образом: с момента появления нашего биологического вида (около 200 000 лет назад) до 1804 г. популяция человечества выросла до одного миллиарда. Между 1804-м и 1927 г. прибавился еще миллиард; до трех миллиардов мы добрались в 1960 г., а для каждого нового миллиарда с тех пор человечеству требовалось примерно тринадцать лет. В октябре 2011 г. мы достигли отметки в 7 миллиардов и пронеслись мимо нее, словно мимо плаката «Добро пожаловать в Канзас» на скоростном шоссе. Нас реально много, и процесс вполне подходит под определение Берримена – «взрывной рост за сравнительно короткое время». Да, в последние десятилетия темпы роста слегка сократились, но они по-прежнему превышают 1 процент – то есть каждый год к населению Земли прибавляется еще около 70 миллионов человек.

Мы – уникумы среди млекопитающих. Уникумы среди позвоночных. Палеонтнологическая летопись показывает, что ни одно крупное животное – крупнее, скажем, муравья или антарктического криля – никогда не жило на нашей планете в таком изобилии, в котором сейчас живут люди на Земле. Общий вес всего человечества составляет примерно 340 миллионов тонн. Общий вес всех видов муравьев больше, криля – тоже, но вот из других групп организмов мало кто нас превосходит. А мы – всего один вид млекопитающих, а не род и не семейство. Мы большие – и по размерам, и по численности, и по суммарному весу. Мы, собственно, настолько большие, что выдающийся биолог (и эксперт по муравьям) Эдвард Уилсон решил, что должен высказать экспертное мнение по этому вопросу. Вот как выразился Уилсон: «Когда популяция Homo sapiens достигла 6 миллиардов, мы уже примерно в 100 раз превзошли по биомассе любое другое крупное животное, когда-либо существовавшее на суше»[236].

Уилсон имел в виду диких животных. Он не учитывал домашний скот, например, домашнего быка (Bos taurus), популяция которого, по некоторым оценкам, составляет 1,3 млрд. особей. Соответственно, нас лишь в пять раз больше по численности, чем коров (а по массе, скорее всего, мы им уступаем, потому что коровы намного крупнее людей). Но, конечно, без нас они бы не расплодились в таком изобилии. 450 миллионов тонн коров, которые откармливаются на фермах и пасутся на лугах, где когда-то жили дикие травоядные, – это просто еще одна форма воздействия человека на природу. По ним можно косвенно определить наш аппетит, а мы, люди, существа голодные. Мы колоссальны, мы беспрецедентны. Мы феноменальны. Ни один другой примат никогда не оказывал подобного воздействия на планету. С экологической точки зрения мы почти парадоксальны: крупные, долгоживущие и при этом поразительно многочисленные животные. Мы – вспышка.

111

А со вспышками у нас вот какая штука: они имеют свойство заканчиваться. В некоторых случаях – через много лет, в других – довольно скоро. В некоторых случаях они сходят на нет постепенно, в некоторых – резко и с грохотом. В некоторых случаях они даже заканчиваются, потом снова возвращаются и снова