Заветы Ильича. Сим победиши - Владлен Логинов

Я вернулась к Владимиру Ильичу ни с чем. Рассказала о разговоре со Сталиным. Владимир Ильич вспылил… “Ваш Фёрстер шарлатан, — кричал он. — Укрывается за уклончивыми фразами…”

Несколько часов спустя Ленин меня позвал. Он успокоился, но был грустен. — “Извините меня, я погорячился. Конечно, Фёрстер не шарлатан. Это я под горячую руку”»1011.

Из записи Фотиевой, цитированной выше, видно, что Ленин не только говорил «очень тихо», но и чувствовал себя очень плохо. Звонок Сталина Крупской был позднее, вечером. Этим состоянием Владимира Ильича, может быть, и объясняется то, что Надежда Константиновна умолчала о случившемся, и та острая реакция на конфликт, когда сама Крупская, как отметила Мария Ильинична, стала «совершенно не похожа сама на себя».

М.А. Володичева говорит, что Мария Ильинична якобы тогда же позвонила Сталину: «Я не присутствовала при этом разговоре… Мне товарищи передавали, что она по телефону кричала на Сталина: “Тогда я обращусь к помощи московских рабочих! — В каком случае? — Чтобы они научили вас, как нужно заботиться о Ленине”»1

А в ночь на 23 декабря у Владимира Ильича начался новый приступ болезни. Утром врачи констатируют: «В правой руке возможно только отведение большого пальца и сгибание указательного, все другие движения совершенно отсутствуют. В ноге возможно только сгибание бедра и его незначительное приведение и отведение. В коленном суставе, в стопе и пальцах нет решительно никаких движений». Причем, в отличие от предыдущих приступов, этот не заканчивается ни за полчаса, ни за час. Лишь к вечеру врачи отмечают «возможность движения в кисти всех пальцев. В ноге подергиваний нет, вполне возможны движения пальцев и стопы, а также сгибание колен. В остальном без перемен»1012 1013.

Между тем, именно этим утром, 23 декабря, под пение «Интернационала» открылся X Всероссийский съезд Советов, на котором неделю назад еще надеялся выступить Ленин. Естественно, Владимира Ильича избрали почетным председателем съезда, послали ему приветственную телеграмму, затем приступили к докладам ВЦИК, Совнаркома, ВСНХ, Наркомпроса, Наркомфина, Наркомзема…

А он лежал весь день в постели и, как пишет Мария Ильинична Ульянова, — «несмотря на тяжелое состояние не переставал думать о политике… И так же, как в середине декабря, он торопился ликвидировать свои дела, чтобы успеть сделать все, что он хотел, так как знал, что ухудшение в здоровье может наступить внезапно, так и теперь он торопился делать свои записи… Он торопился составить свое политическое завещание»1014. В самом идеальном, можно сказать — «чудесном» варианте Ильич мог рассчитывать теперь лишь на то или иное участие в XII съезде партии, который предполагали собрать через несколько месяцев.

Вечером 23-го Ленин попросил врача Кожевникова вызвать всего на 5 минут стенографистку, «т. к. его волнует один вопрос, и он боится, что не заснет. Это ему было разрешено, после чего В.И. значительно успокоился». Дежурила в тот день Н. Аллилуева. Но на вызов пришла М А Володичева. И в «Дневнике дежурных секретарей» после даты, поставленной Аллилуевой, идет запись Володичевой: «В начале 9-го Владимир Ильич вызвал на квартиру. В продолжение 4-х минут диктовал. Чувствовал себя плохо. Были врачи. Перед тем, как начать диктовать, сказал: “Я хочу Вам продиктовать письмо к съезду. Запишите!” Продиктовал быстро, но болезненное состояние его чувствовалось. По окончании спросил, которое число. Почему такая бледная, почему не на съезде, пожалел, что отнимает время, которое я могла бы пробыть там»1.

Судьба этой диктовки весьма любопытна. По существующей договоренности, стенографическая запись расшифровывалась, перепечатывалась на машинке, затем просматривалась Лениным, после правки вновь перепечатывалась, а все черновики в обязательном порядке уничтожались. Однако в РГАСПИ вместе с известным «законным» машинописным текстом в ленинском отделе лежит рукописная копия, сделанная Надеждой Аллилуевой. Ни к данной диктовке, ни к ее расшифровке Надежда Сергеевна никакого отношения не имела. Откуда же взялась эта копия? И для кого она предназначалась?

Судя по всему, об указании Владимира Ильича, сделанном Фотиевой накануне — держать его записи «вне дневника» и «хранить в абсолютной тайне», Мария Акимовна не знала, а вот о скандале, учиненном Сталиным накануне Крупской, в секретариате слышали все. Володичева, опасаясь угрозы нового скандала, несмотря на поздний час, тут же отправляет диктовку Сталину. В «Журнале регистрации исходящей почты В.И. Ленина» за № 8628 от 23 декабря появляется запись: «Сталину (письмо В.И. съезду)».

Узнав об этом, Фотиева немедленно пишет Каменеву: «Т. Сталину в субботу 23/XII было передано письмо Владимира Ильича съезду, записанное Володичевой. Между тем, уже после передачи письма выяснилось, что воля Владимира Ильича была в том, чтобы письмо это хранилось строго секретно в архиве, [может] быть распечатано только им или Надеждой

'ЛенимВИ. Поли. собр. соч. Т. 45. С. 474.

444

Константиновной и должно было быть предъявлено кому бы то ни было лишь после его смерти. Владимир Ильич находится в полной уверенности, что он сказал это Володичевой при диктовке письма… Я прошу товарищей, которым стало известно это письмо, ни в коем случае при будущих встречах с Владимиром Ильичем не обнаруживать сделанной ошибки…»1

Сталин сразу же попросил Надежду Аллилуеву снять с ленинского письма рукописную копию. Именно она и была передана в Центральный партийный архив (ныне РГАСПИ) из Общего отдела ЦК КПСС в 1970 году и присоединена к соответствующей ленинской диктовке, хранившейся здесь с 1923 года1015 1016.

В 1989 году, работая над этим документом, Юрий Алексеевич Буранов обратил внимание на то, что между «каноническим» текстом и рукописью существуют серьезные расхождения. '

Во фразе: «я думаю предложить вниманию съезда придать законодательный характер на известных условиях решениям Госплана, идя в этом отношении навстречу тов. Троцкому, до известной степени и на известных условиях» — выделенные нами курсивом слова в рукописном тексте Аллилуевой отсутствуют. А это корректирует и смысл всей фразы.

Второе разночтение: там, где речь идет об увеличении числа членов ЦК за счет введения в него 50-100 рабочих, в «каноническом» тексте говорится, что это необходимо «для предотвращения того, чтобы конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб партии». В рукописи Аллилуевой слово «судеб» заменено на «“судей”».