Магос: Архивы Грегора Эйзенхорна - Дэн Абнетт

— Зачем ты мне это показываешь? — спросил он у пламени в собственной крови. — Это место… где ты родилось. Где ты… где твоя истинная сущность дошла до Сарка и где ваши пути пересеклись. Здесь началось заражение. Но не в форме болезни, а в форме идеи. От отца к сыну, а потом — к внуку…

— Сестры! — позвал Баптрис. В его голосе слышалась тревога. — Помогите мне отвести этого несчастного обратно в палату. Он очень болен, он бредит, и я беспокоюсь за него.

И они послушались. Снежно-белые рясы и рогатые шапки покачивались при ходьбе. И их стало больше, чем раньше. Десять, пятнадцать…

— Пойдемте, Грегор, — позвал Баптрис. — Давайте я отведу вас обратно. Пусть организм борется с лихорадкой. Еще есть надежда.

— В этом месте не было никого с Терзанием, — сказал Эйзенхорн. — Здесь, в хосписе, не жили зараженные. Это было убежище, где находился лишь один выживший, один-единственный человек, перенесший эпидемию. Я читал отчеты. Это все ложь. Вы лжете.

— Помогите мне справиться с ним, — улыбнулся Баптрис.

Сестры приближались, и их рогатые шапки в лучах солнца напоминали оскаленные клыки. Их становилось все больше и больше, уже сорок… пятьдесят…

— Я хочу уйти, — сказал Эйзенхорн.

— Держите его, но осторожно, — велел Баптрис. — Он не понимает, что говорит.

Сестры окружили инквизитора. Казалось, они уже превосходят числом стрекочущих насекомых в джунглях. Эйзенхорн проталкивался через них, отталкивая призрачные руки и снежно-белые мантии. Где-то зазвонил колокол. Инквизитор добрался до металлических ворот в старой стене сада. За ними раскинулись джунгли, где под сумрачной сенью деревьев кишели насекомые.

Языки пламени клубились вокруг. Он открыл ворота и шагнул вперед.

— Наверное, у вас бывает много дел наподобие моего, — фыркнул крошечный старичок, сидящий с другой стороны стола.

— Дел? — переспросил Эйзенхорн.

В комнате царили полумрак и прохлада, как будто за окнами шел дождь или они пропускали мало света. В большом богато украшенном камине, похоже, не разводили огонь уже несколько сотен лет. Позолоченные часы на нем тикали медленно и размеренно, словно одно из насекомых в джунглях. На грубом ковре, покрывавшем деревянный пол, стояли стол и два простых стула.

— Можете присесть, — предложил старичок. — Если хотите, конечно. Устраивайтесь поудобнее. Нам предстоит разговор.

Эйзенхорн сел. Своего собеседника, сморщенного и ссутуленного, он с трудом различал среди складок дешевой поношенной мантии.

— У вас много дел вроде моего, — фыркнул тот.

— Я не понимаю…

— О, я уверен, что вы понимаете. Прекрасно понимаете, уважаемый. Вам просто все равно. И поскольку вам все равно, вы не хотите вспоминать.

— И что же я должен вспомнить?

— Людей, которых вы погубили, — сказал человечек. — Сколько их было? Со счета сбились? Но, я уверен, вы помните самых примечательных. Понтиуса Гло-то уж точно. Его поимка возвысила вас. Или сломала? А что с остальными? Не такими приметными, а? С небольшими делами? Незначительными? Что сталось с невиновными? Вы их помните? Или все они — просто лица, мелькнувшие на миг перед глазами? Вы помните меня?

— Я помню эту комнату, — ответил Эйзенхорн. — Помню часы, что тикают, как…

— А, значит, комнату вы вспомнили? Как мило! Конечно, вы помните ее. Ведь именно сюда вы их приводили. Всех. В эту комнату и в тысячи других таких же. Комната для разговоров. Комната, в которой медленно растворяется человеческая жизнь. И сколько жизней на вашем счету? Скольких вы сюда привели? Нет, не известных злодеев, а таких, как я. Неудачников. Тех, кто попал сюда с улицы из-за какого-то мелкого нарушения и обнаружил, что здесь от них не останется ничего. Ни гордости. Ни надежд. Ни грез. Ни средств к существованию. Ни имущества. Ни жизни. Вы хоть раз о них задумывались?

— Я не помню вас.

— Вот об этом-то я и говорю, дознаватель. Все еще дознаватель? Тогда было так. Но я уверен, что с тех пор все изменилось. Кто вы сейчас?

— Никто, — сказал инквизитор.

— Значит, уважаемый, мы поменялись местами. Потому что в прошлый раз, когда мы встречались, я был для вас никем. Меня зовут Им. Что-нибудь вспоминаете?

— Нет.

— Ну конечно нет. Вы всегда хорошо делали свою работу. Очень хорошо. Даже превосходно. Сказать почему?

— Полагаю, вы скажете в любом случае, мастер Им.

— Потому что вам все равно, — сказал человечек за столом. — Вы не испытываете угрызений совести. И это позволяет вам выполнять работу с абсолютной целеустремленностью. И никакие сантименты не могут встать на вашем пути.

— Драшер говорил то же самое, — пробормотал Эйзенхорн.

— Драшер? Это ваш друг?

— Нет.

Им ухмыльнулся:

— Я знал, что вы так ответите. Потому что у вас нет друзей. Никто не сближается с вами. Вы никого не подпускаете. Связь с кем-то была бы проявлением слабости. И потому сотни тысяч людей прошли через эту комнату, вы уничтожили всех и теперь даже не можете вспомнить их имен. Итак, бессердечность — причина вашего успеха в работе. Но возникает вопрос: зачем вообще все это делать?

— Зачем это делать? — переспросил Эйзенхорн.

— Да, да! Продолжать. Зачем посвящать свою жизнь защите человечества, если при этом не можешь позволить себе сблизься ни с одним человеком?

— Служба в ордо сопряжена с трудностями, — сказал Эйзенхорн. — Чем-то приходится жертвовать. Приходится держаться в тени, вдали от остальных. Это…

— Чушь! — отрезал Им. Он побарабанил костлявыми пальцами по столешнице. — По-вашему, уважаемый, Губительные Силы — угроза?

— Да.

— Как инфекция? Болезнь? Которую можно получить даже при кратком контакте с носителем и нельзя вылечить?

— Да, — повторил инквизитор. Тиканье-стрекот часов скребло по его разуму. — Это величайший ужас варпа. И он никогда не покинет человека после того, как коснется его. Скверна неминуема.

— И тем не менее он коснулся и вас.

— Это неизбежно при моей работе.

— Верно, — согласился Им. — Так же верно и то… Да вы и сами знаете что… Все инквизиторы умирают. Они по большому счету имеют срок годности. Их работа… как бы сказать… пятнает их. Они и сами становятся носителями болезни. Заражаются, выполняя свои обязанности. Независимо от целей и верности идеалам, все в итоге заканчивают одинаково. Я прав?

— У инквизиции есть способы защиты…

— Ну конечно, — кивнул Им. — Уход с активной службы. Ограничения. Заключение. Инквизиция следит и сама за собой. И когда один из своих заходит слишком далеко и ступает на неверный путь, его клеймят еретиком так же быстро и неотвратимо, как и любого другого еретика.