12. Битва стрелка Шарпа. 13. Рота стрелка Шарпа (сборник) - Бернард Корнуэлл

(из-за его плеча выглядывала девушка) остановился в дверном проеме, палаш, направленный на Хейксвилла, повис в воздухе, клинок дрожал.

Хейксвилл рассмеялся:

– Опоздал малость, Шарпи? Тебя ведь так зовут – Шарпи? Или Дик? Счастливчик Шарпи. Помню-помню. Умница Шарп, только это не спасло тебя от порки, верно?

Шарп поглядел на Харпера, на Терезу и снова на Хейксвилла. Медленно указал на труп Ноулза:

– Это ты сделал?

Хейксвилл гоготнул, расправил плечи:

– Ты очень догадливый, Шарп. Разумеется, я. Молодчик пришел защитить твою дамочку. – Сержант фыркнул. – Теперь мою.

Ее платье было расстегнуто сверху, и Хейксвилл видел золотой крестик на смуглой шее. Он хотел ее, хотел чувствовать ладонями эту кожу, и он ее получит! А потом убьет! А Шарп пусть смотрит, потому что никто не посмеет тронуть Обадайю, пока тот угрожает ребенку.

Девушка за спиной у Шарпа застонала, Хейксвилл судорожно повернулся к дверям:

– Привел с собой шлюшку, Шарпи? Точно! Давай ее сюда!

Девушка перешагнула через тело Ноулза. Она шла медленно – боялась желтолицего пузатого мужчины, который держал извивающегося, орущего младенца. Она стала рядом с Харпером и нечаянно толкнула ногой выпавший из опрокинутой люльки кивер. Кивер покатился и замер под рукой у Харпера. Хейксвилл смотрел на девушку.

– Отлично. Симпатичная крошка. – Он гоготнул. – Тебе нравится ирландец, детка?

Девушка тряслась от страха.

– Он свинья. Все вы, чертовы ирландцы, – большие грязные свиньи. Со мной тебе будет лучше, крошка. – Голубые глаза устремились на Шарпа. – Закрой дверь, Шарпи. По-хорошему.

Шарп закрыл дверь, стараясь не злить дергающегося человека, который держал его ребенка. Он не видел лица Антонии, только длинный штык над свертком пеленок. Хейксвилл рассмеялся:

– Отлично. Теперь смотри, Шарпи. – Он взглянул на Харпера, который стоял все в той же нелепой позе, на четвереньках. – И ты, свинья. Смотри. Встань.

Хейксвилл не знал, как это сделает, но уж как-нибудь сообразит. Главное, пока ребенок у него, все они в его власти. Сержанту понравилась новая девушка, судя по всему подружка Харпера; ее он заберет с собой, в город, но прежде надо убить Харпера и Шарпа, потому что они знают, кто убил Ноулза. Хейксвилл потряс головой. Он убьет их, потому что ненавидит.

Хейксвилл рассмеялся и увидел, что Харпер так и не сдвинулся с места.

– Я приказал тебе встать, ирландская скотина! Встать!

Харпер встал, его сердце отчаянно колотилось. В руках он держал кивер. Ирландец видел портрет на донышке и, хотя не знал, чей это, запустил руку в тулью.

Лицо Хейксвилла исказилось, штык задрожал.

– Отдай мне, – захныкал сержант. – Отдай.

– Положи ребенка.

Остальные не шевелились. Тереза и Шарп ничего не понимали; у Харпера была лишь самая смутная мысль, единственная соломинка, за которую он мог ухватиться в этом водовороте безумия. Хейксвилл трясся, его лицо судорожно дергалось.

– Отдай! – рыдал он. – Мамочка! Отдай мне мою мамочку!

Ольстерец заговорил ласково:

– Я касаюсь ногтями ее глаз, Хейксвилл, нежных глаз, и я их вырву, Хейксвилл, вырву, и твоя мамочка будет плакать.

– Нет! Нет! Нет!

Хейксвилл раскачивался, рыдал; он весь сжался. Ребенок тоже плакал. Желтое лицо было обращено к Харперу, голос упрашивал:

– Не надо! Не надо! Не обижай мою мамочку!

– Обижу, обижу, если не положишь ребенка, не положишь ребенка. – Харпер говорил напевно, как с маленьким, и Хейксвилл раскачивался в такт словам. Голова сильно дергалась – и вдруг страх исчез, Хейксвилл взглянул на Харпера:

– За дурака меня держишь?

– Мамочке больно.

– Нет!

Шарп с ужасом наблюдал, как уродливый великан впадает в безумие, которое всегда за ним подозревали. Хейксвилл стоял в полуприседе, примостив ребенка на коленях, раскачивался и плакал, однако штык по-прежнему касался детской шеи, и Шарп по-прежнему не решался сдвинуться с места.

– Твоя мать говорит со мной, Обадайя.

Хейксвилл вновь обернулся на голос. Харпер держал кивер возле уха.

– Она велит тебе положить ребенка, положить ребенка, велит, чтобы ты ей помог, ей помог, потому что она жалеет свои глазки. Хорошенькие глазки, Обадайя, мамочкины глазки.

Сержант тяжело, отрывисто задышал и кивнул:

– Положу, положу. Отдай мне мамочку!

– Она идет к тебе, идет, только прежде положи ребенка, положи, положи.

Харпер шагнул к сержанту и протянул кивер. Лицо у Хейксвилла стало как у мальчишки, который сделает что угодно, лишь бы избежать порки. Он с жаром кивнул, слезы бежали по щекам.

– Я кладу ребенка, мамочка, кладу ребенка. Обадайя не хочет обижать малышку.

Острие штыка отодвинулось от детского горла, кивер приблизился еще на дюйм, и тогда Хейксвилл, все еще плача и дергаясь, положил ребенка на постель и ринулся к киверу.

– Мерзавец! – Харпер рванул кивер на себя и с размаху ударил Хейксвилла в челюсть.

Тереза мигом переложила ребенка в изголовье кровати и обернулась – в руке у нее был штуцер, она взводила курок. Шарп сделал выпад, но Хейксвилл уже падал от удара, и палаш рубанул по воздуху. Хейксвилл свалился, так и не схватив кивера, и вновь потянулся к нему. Штуцер выстрелил с расстояния меньше ярда, но Хейксвилл все еще тянулся вперед. Харпер пинком отшвырнул его, и второй выпад Шарпа тоже пришелся мимо.

– Держи гада! – Харпер перебросил кивер через плечо и схватил Хейксвилла.

Тереза, все еще не веря, что промахнулась, ударила сержанта стволом, однако попала по руке Харперу, и тот ухватил не самого Хейксвилла, а его ранец. Хейксвилл взвыл, рванулся; лямки лопнули, и ранец остался у Харпера в руках. Хейксвилл видел кивер, но путь преграждал Шарп с палашом, и сержант издал низкий, протяжный стон: он нашел свою мамочку считаные недели назад, и вот снова приходится расставаться. Его мать, единственная, кто его любил; это она послала своего брата снять Обадайю с виселицы, а теперь она потеряна навсегда.

Он снова взвыл, взмахнул штыком, метнулся к окну, вышиб остатки ставня и перепрыгнул через балкончик.

– Стой! – Харпер кричал не Хейксвиллу, а Шарпу и Терезе, которые загородили ему путь.

Он обогнул их и сдернул с плеча семистволку, из которой не стрелял в бреши. Спрыгнув на мостовую, Хейксвилл не удержался на ногах; сейчас он поднимался, и Харпер не мог промазать. Ирландец с усмешкой спустил курок, ружье с силой ударило в плечо, окно заволокло дымом.

– Готов, мерзавец!

С улицы донесся издевательский смешок. Харпер замахал руками, разгоняя дым, перегнулся через перила. В тени двигалась одинокая фигура с непокрытой головой, шаги тонули в криках беснующихся солдат. Хейксвилл был жив.

Харпер покачал головой:

– Этого мерзавца не убьешь.

– Он всегда так говорил.

Шарп выронил палаш, Тереза с улыбкой протянула сверток, и он заплакал, сам не понимая отчего, и взял дочь на руки, прижал