История христианской церкви. Том 3. Никейское и посленикейское христианство. 311 - 590 года по Рождество Христово - Филипп Шафф

Августин первым изложил четкое учение о природе таинств вместо смутных представлений и риторических преувеличений. Он определяет таинство как зримое проявление незримой благодати или Божьего благословения[953]. Таким образом, священнодействию таинства присущи две составляющие: внешний символ (Signum, также sacramentum в строгом смысле слова, или то, что может быть воспринято органами чувств и увидено глазом) и внутренняя благодать (или божественная благость, res или virtus sacramenti, которая есть предмет веры)[954]. Обе составляющие, знак и означаемое, объединяются словом освящения[955]. В целом из духа учения Августина и некоторых его высказываний мы можем сделать вывод, что он считал священную установленность таинства Христом одновременно и критерием подобного священного обряда[956]. Но позже это важное представление ушло из сознания церкви, смысл таинств был расширен, а количество их возросло.

Августин также первым создал четкое учение о воздействии таинств. По его мнению, таинства могли принести благодать или осуждение, благословение или проклятие, в зависимости от состояния участников[957]. Таким образом, они действуют не мгновенно и магически, но опосредованно и этически, не ex opère operato, выражаясь более поздним схоластическим языком, но посредством соучаствующей в таинстве, деятельной веры принимающего. Конечно, как божественно учрежденные, они сами по себе имеют объективное значение, подобно независимо существующему зародышу жизни в семени, и они не зависят от субъективного состояния того, кто совершает таинство (донатисты учили противоположному); однако благословение они несут только тем, кто готов принять благословение или получить его в процессе таинства, в вере; тем же, кто недостойным образом совершает или принимает таинства, они несут проклятие. Вера обязательна не как действующая причина, но как субъективное условие для спасительного воздействия предлагаемой благодати[958]. Августин различает также преходящее и постоянное воздействие таинства, таким образом подготавливая почву для возникновения более позднего схоластического учения о character indelebilis. Крещение и рукоположение необратимы, поэтому не могут совершаться повторно. Августину нравится сравнивать крещение с материальным знаком служения императору[959], который остается вместе с воином навсегда, к его чести или позору. Отсюда католическое учение: единожды крещенный крещен навсегда; единожды ставший священником всегда остается священником. Но крещенный или рукоположенный человек может быть отлучен от церкви и обречен на вечную погибель. Народное же мнение церкви уже тогда склонялось к суеверному представлению о магическом воздействии таинства, которое позже нашло схоластическое отражение в теории opus operatum.

Отцы церкви единодушно говорят об относительной (не абсолютной) необходимости таинств для спасения[960]. Они видели в них, особенно в крещении и евхаристии, предназначенные Богом средства для принятия прощения грехов и благодати Божьей. Но при этом они считали, что не отсутствие таинств, а только пренебрежение ими ведет к осуждению[961]. Они подтверждали это мнение примером Моисея, Иеремии, Иоанна Крестителя, распятого разбойника, и наконец, всех верующих Ветхого Завета, а также многих христианских мучеников, которые подтвердили свою веру во Христа, пролив кровь до того, как получили возможность креститься и принять причастие. Дева Мария и апостолы тоже некоторым образом относятся к этой категории: так как Сам Христос никого не крестил, то и они не принимали христианского водного крещения, но в день Пятидесятницы крестились Духом и огнем. Корнилий также принял от Петра дар Святого Духа до крещения, но потом подвергся и внешнему таинству. В соответствии с этим мнением, искреннее покаяние и истинная вера, а прежде всего — крещение кровью мученичества[962], считались чем‑то вроде компенсации за отсутствие таинств.