Ларец - Елена Чудинова

— Нет, маленькая Нелли, не для плезиру. Только я б такого вам не разрешил, кабы, дурень, вовремя спохватился. Ты б вить все одно не отступилась, Нелли, не мытьем, так катаньем. Зелья штука страшная, вспомни хоть Танатова.

— Сами же, батюшка, говорили в монастыре, что мы с Катькою должны барышне помочь, — обиделась Параша.

— Не единственный то был путь для помощи, ну да ладно, — отец Модест вздохнул.

— Отче, а что станется с Игнотусом? — спросил Роскоф. — Его-то небось не имеет смыслу продавать монгольцам, больно уж он того, хорошо с ними ладит.

— Он умрет, — ответил отец Модест безразличным тоном. — Только не тут, а в Москве.

— Тащить его в Москву, чтоб там убить? — Катя присвистнула.

— Не убить, а казнить, Катерина, ибо убийство есть произвол, а казнь — закон. Зачем его тащить, сам доедет.

— Один?! — Нелли поворотилась столь резво, что отливающий багрянцем черный сук, угодивши под ее сапог, оборотился рычагом, и на ее одежду обрушился целый фейерверк алых головешек.

— Да чего ж ты творишь? — Параша, вскочив, отряхнула подол.

— А тебе уж терять нечего, небось новое платье справлять в Барнауле, — Катя, озорно сверкнув глазами, вытащила голыми перстами два алых угля, завалившиеся за обшлаг Неллиного рукава.

— Ох, Нелли, худо ж ты поняла, что такое Нифонт, — усмехнулся отец Модест. — Много скопилось в его дому вещей наподобие тех зеркал, а еще больше недобрых знаний в памяти их рода. Он проникнет в самое средоточие разума Танатова, он начертает там свою волю железными буквами. И та воля суть воля Воинства. Танатов не должен сгинуть в сих краях, ибо тогда за ним придут другие. Он воротится в столицы и развеет все подозрения относительно сих пределов. Он станет доказывать ошибку свою, говорить, что тайный союз священнический — пустые сказки. Затем он переберет бумаги, что у него есть, так, что, коли в другой раз заподозрят правду, нас пустятся искать в каком другом месте. Мне так по душе дикий Кавказ — пускай там и рыскают. Коли надо, он сам составит нужные записки, чтоб следующие охотники искали на Кавказе. А затем он умрет.

— Как? — быстро спросила Катя.

— Повесится, подобно Иуде, Лютеру и прочим христопродавцам. Нифонту тем проще будет его принудить ко всему тому, что теперь бедняга решительно раздавлен. Вы, Филипп, знаете, что каменщики подобны термитам либо осам — опасны и сильны числом. В какой бы тюрьме не оказался каменщик, в какую бы даль не заехал — он допрежь всего рыщет глазами в поисках своего брата. И всегда находит оного. Здесь же искать некого — и привыкший к круговой поруке с младых ногтей человек растерян. Сил душевных опереться на себя самого у него недостает. Его беда, не наша! — Отец Модест, глядевший на Роскофа, теперь обвел строгими глазами трех подруг. — Вы вправе были о том знать, дети, но теперь забудьте Игнотуса навсегда. Он не стоит, чтоб о нем помнить.

Устав от жара пляшущих языков, Нелли закинула лицо к небу. Звезды, крупные, как ягоды, были ярки, небывало ярки для России. Казалось, им тяжело на черном своем пологе, еще немного, и их сверкающий хрусталь начнет падать на землю ослепительным дождем. Ледяная тоска сжала ее сердце, словно чья-то безжалостная ладонь, — а разжимать не торопилась, все держала и давила.

И поутру ледяная ладонь не разжалась — хотя за хлопотами объятие ее ощущалось слабее. А хлопот вышло немало. Каким-то непостижимым образом вся Крепость уж знала поутру, что Нелли уедет. Перевидаться напоследок заходили почти все, и кабы не было известно, что изрядную часть пути странники пройдут пешком по непрохожим местам, их погребли бы под грудою прощальных подарков. Но все ж досталась Нелли китайская куколка размером с ладонь, в сплошь шитом шелковой гладью платьице и с бриллиантиками в глазах. Кате достался костяной веер, а Параше зеленый с золотом платок, легко умещавшийся в кулаке.

Одним из первых к Нелли забежал Сирин, впрочем просидевший недолго.

— Надобно успеть порадовать письмами вотчима и прочих, а главное стряпчего, кому поручу управленье моим имуществом, — весело пояснил он. — Княсь Андрей сказал, что придут мои эпистолы якобы из Тавриды. Я вить проживу здесь год-другой, покуда не устроятся мои дела. Сдается мне — еще и покуда здешние решительно уверятся, что я никого не выдам. Ну да Бог с этим совсем — я не в обиде. Уж больно любопытно тут пожить, да и сменить дурные знания настоящими. Только одно знай, мальчик с девичьим именем, девочка в мальчишеском наряде, — Сирин, не отводя от Нелли глаз, прижал левую руку к сердцу, а правой коснулся руки Нелли, — я твой должник по гроб жизни. Ласкаюсь встретиться с тобою вновь и оказаться полезну.

— Глядишь и встретимся. — Нелли вздохнула. — Мы вить не этого мира жильцы, а того, и долго нам еще в нем жить. Только уж коли встретимся, ты для меня сладь еще одну змею воздушную — страсть охота прокатиться.

Княжна Арина же покуда прощаться не собиралась.

— Провожу уж вас завтра за Замок Духов, — решительно заявила она. — Я первая оказалась, мне и быть последней.

К вечеру у Нелли уж голова пошла кругом от разговоров и прощаний. Нет, довольно с нее! Как только они все в ум не возьмут, что еще одно слово, и уж никуда она отсюда не уедет! А ей меж тем еще с Венедиктовым разбираться, тож не пустяк!

Нелли не враз заметила, что бормочет эти обиды себе под нос, уж сбегая по крутой лестнице на улицу. Но куда бежать? Повсюду люди, что в вифлиофике, что на стогне, повсюду опечаленные взгляды, повсюду речи о том, как жалко расставаться с маленькою Нелли Сабуровой.

Ну, хоть здесь-то она никого, даст Бог, не встретит! Нелли толкнула тяжелую дверь церковного притвора. Благодетельная темнота, рассеянная лишь источающими запах воска золотыми огоньками, коснулась ее разгоряченного чела, словно речная вода, в кою ныряешь в июльский полдень.

В церкви вправду было пусто. Очень странная Богоматерь смотрела на Нелли из серебряной тонкой ризы. На приподнятых ладонях у ней были шесть мечей, стоявших на собственных остриях — три на деснице, и три на шуйце.

«Умягчение злых сердец», — с трудом разобрала убористую надпись Нелли. Ей показалось, что уж где-то видала она такую икону, быть может — в одном из каменных снов? Во всяком случае, больше всего ей нравится, что икона эта — с мечами.

Нелли неловко, по-мальчишески, преклонила одно колено.

— Богородице Дево, — прошептала она и остановилась, поняв вдруг, что молитвы не помнит. С «Отче наш», сдается, тож не вполне благополучно. Единственною молитвой, слова коей вертелись в голове, был стишок, который заставляла годика в три повторять перед сном Елизавета Федоровна:

Мне пора уже ко сну,

Крепко глазоньки сомкну.

Боже, свет Твоих очей

Над кроваткой будь моей!

Экой стыд! Неужто впрямь так плачевно? Но вроде был учил с нею отец Паисий и «Богородицу» и «Верую»… Слова молитв знакомы, но сама она, выходит, их не скажет без подсказки. И то признаться, все последние годы Нелли разве успевала скороговоркою прошептать перед сном: «Господи, благослови маменьку и папеньку», да и то не всякий раз.