Спасти огонь - Гильермо Арриага

Они зафыркали. «В шесть?» — изумилась Клаудия. Я хотела отделаться от них и вернуться к новостям. Спокойно, спокойно, сказала я себе. Нельзя жертвовать временем детей. Несправедливо втягивать их в конфликт, разворачивающийся на расстоянии световых лет от них. Я притворилась веселой, хотя внутри все переворачивалось от тревоги. Помогла им с уроками. Не могла сосредоточиться, медленно соображала — особенно когда отвечала Даниеле, которая билась с таблицей умножения.

Хулиан и Педро ушли в одиннадцать. Педро попытался подбодрить меня: «С ним все будет хорошо. Хосе Куаутемок может за себя постоять». Я попыталась поймать взгляд Хулиана в надежде, что он подтвердит оптимистичные слова Педро. Но он уставился в пол, словно не хотел лишний раз пугать меня мрачными мыслями. «Звони, если что понадобится», — сказал он мне на прощание. Я обняла его. За последнее время он стал мне почти как брат.

Я закрыла за ними дверь и тут же почувствовала, что кто-то стоит у меня за спиной. Это была Тереса. «Сеньора, вы извините, что я вас в такой час беспокою. Что-нибудь узнали?» Она наверняка надеялась на милосердную успокоительную ложь. «Все очень плохо, Тереса. Будем надеяться, что муж твоей сестры в безопасности». Она замолчала, и у нее навернулись слезы. «Сеньора, я вам кое-чего не сказала, — медленно произнесла она. — Элеутерио — мой молодой человек». Я подступила ближе к ней: «Разве он не женат на твоей сестре?» — «Да, женат. Я его любовница. — Она опустила голову. По щекам побежали слезы. — Вы не отпустите меня завтра? Я хочу сходить к тюрьме. Не могу больше сидеть и ничего не знать». Договорив, она сглотнула. Я взяла ее за подбородок и заставила посмотреть мне в глаза: «Я поеду с тобой. Я тоже больше не могу».

На зоне была уйма разных насекомых. Заправляли всем тараканы. Властители углов, кладовок и уборных. Некоторые из самых суровых мужиков чуть не блевали при виде них или визжали, как дети малые, когда давили, а из брюшка — вроде как детское пюре «Гербер Манго» ползет. Койки кишели cimex lectularius, более известными как ебучие клопы постельные. Просыпались зэки все в красных точках, как будто сходили на сеанс иглоукалывания. Блох, вшей, гнид и мандавошек тоже хватало: дрим-тим чесотки в башке, в яйцах и в жопе.

Комары играли за высшую лигу. Тюрьма стояла на высушенном озере, и стоило где-то только прыснуть водичке, как они тут же размножались как бешеные. Летом они враз облепляли дурачка, который осмеливался высунуть нос на улицу ближе к вечеру, а по ночам, сволочи, пищали так, что аж храп заглушали.

И только когда разных тварей становилось больше, чем народу на станции метро «Пино Суарес» в час пик, начальство решало проводить обработку. «Это вам не школа для девочек», — говорили благодетели, и — херак! — получите инсектицида, хоть в столовку, хоть в камеру, где вы спите. Никто не задумывался о всяких пустяках, типа, не является ли это вещество канцерогенным или не вызывает ли необратимые последствия в бронхах. Истребить гадов! Все равно, сколько у них ножек — шесть, восемь или две. Все одно гады.

Из всех долбаных насекомых Хосе Куаутемок сильнее всего ненавидел мух. Всепроникающих, вездесущих. Они засира-ли лампочки и окна, на парашах устраивали себе бар, садились на жратву и тонули в кувшинах с лимонадом. Некоторые зэки их прямо так и пили, говорили, мол, питательная ценность: чистый белок с говном, изюм в шоколаде. Но Хосе Куаутемок видеть не мог, как мухи тянут свои сраные хоботки к его хлебу или макаронам. Он заманивал их, просыпая сахар на стол, а когда собирались, прихлопывал огромной пятерней.

Гадючники для супружеских свиданий тоже собирали тучи мух. Они флегматично сидели по стеночкам, пока не начинался чей-нибудь перепихон. Видимо, какие-то гормоны в трахающихся их заводили, потому что они всей шоблой взмывали и пикировали на голые тела. А кому понравится ебстись, когда на спину, на рожу и на жопу все время норовят сесть мухи?

В первое супружеское свидание Хосе Куаутемок больше всего переживал как раз из-за мух. Он боялся, что Марина не вынесет прикосновения их засранных лапок к своей коже. Однажды она задремала у него на груди. Он гладил ее по спине, пока она не уснула глубоким сном. И тут, оу май гад, штук двадцать мух, привлеченных запахом вагинальных соков и семени, начали садиться ей на самые интересные места. Хосе Куаутемок отгонял их, но они как отлетали, так и прилетали обратно.

И этот момент показался ему самым унизительным за все годы за решеткой: мухи, обсасывающие анус его возлюбленной. Это он заслуживает мух, и клопов, и блох, и тараканов, и комаров, и амеб, и бактерий, и опрыскивания инсектицидом, а не она. Он хотел бы хранить ее в хрустальном ларце, защищая от насекомых, от грязи, от гнилостного воздуха, от убийц и от себя самого.

Люкс принес ему невероятное облегчение. Нормальный унитаз, отдельная ванная, горячая вода, гигиеничное приготовление пищи (никакой изюм в шоколаде по кувшинам не плавает), чистые полы и — аллилуйя! — одеяла без рисуночков. Ни следа мух и других насекомых. Они изгнаны из рая богатеев. Вон из храма, фарисеи с крылышками! Санитария покупается за большие деньги. Когда Марина сказала, что скучает по вонючей комнатке, он только посмеялся себе под нос. Типичная буржуйская реакция на кратковременный визит в обиталище низов общества. Первый мир чайной ложечкой прихлебывает из выгребной ямы третьего. Марине, видимо, показалось занятным кувыркаться на веселеньких пледах. Для него это было очередное свидетельство подлости тюремного начальства. Ты ебешься, а на твою жопу пялится какая-то жуткая мышара. Тычут прямо в нос, точнее, прямо в задницу своей властью. А для Марины это наивный китч. Ей прям нравилось кончать на перекошенные морды Гуфи, Микки и Минни. Истинное бунтарство, не то что дурацкие фильмы Эктора.

Хосе Куаутемок ценил Маринину буржуазную незамутнен-ность. Такая она наивная, такая простодушная, чистый ванильный «Несквик». Ее присутствие помогало ему отвлечься, забыть хоть на несколько минут тянучку мертвых тюремных часов. Он был не просто влюблен в нее — он был ей благодарен. И, словно неизлечимый больной, которого предупредили о скором конце, ждал неотвратимого часа, когда она перестанет приходить.

Мятеж, похоже, был частью масштабного плана. Взбунтовалась не только Восточная тюрьма, но и многие другие: Северная, Южная и