Златоуст и Златоустка - Николай Гайдук

С минуту полежав как в полуобмороке, он вяло поднялся и застонал. Почёсывая темечко, поглядел в окно. Пожал плечами. Взгляд ненароком упал на курьерские сумки, а точнее, на шкаф, где стояла поклажа. Курьер вдруг отчего-то заволновался, даже побледнел. Ещё не понимая, что с ним происходит, он бестолково закрутился по купе. Второпях схватил зубную щетку, пасту.

Стараясь выглядеть спокойным, он выглянул из купе, и сердце противно заныло. По вагону шли пограничники, а впереди на поводке семенил дотошный спаниель белой масти, в чёрных носочках. Пассажир попятился и машинально сунул зубную щетку в рот – руки должны быть свободными. Двигаясь к туалету, он краем глаза наблюдал за пограничниками. Настырная собачка тянула и тянула поводок, белой мордочкой проворно обследуя каждый сантиметр своего пути. И вот уже проклятый спаниель возбужденно заюлил возле купе Курьера. Агатовыми глазками спаниель многозначительно посмотрел на офицера-хозяина и осторожно поцарапал дверь.

«Хана! – пронеслось в голове. – Как я раньше не догадался?» Он поторопился перейти в другой вагон, только шёл с оглядкой – то боком шёл, то задом. Ударившись затылком о железный выступ, развернулся и побежал, перекрывая дверь за дверью в грохочущих тамбурах, где пахло грязью, угольной пылью, мочой. На площадках немилосердно мотало в разные стороны. Внизу – между вагонными проёмами – синеватой молнией сверкали рельсы. Ветер со свистом вырывался из-под ног – под брюки забивался, низ живота холодил. Потом на пути оказалась открытая дверь в туалет. Заполошный Курьер забежал и закрылся. Не моргая и не дыша, посмотрел на какого-то всклокоченного дядьку – напротив себя. Во рту у дядьки торчала синяя какая-то сигара. Он пригляделся и криво хмыкнул – во рту у него, отражённого в зеркале, торчала зубная щётка. Он вытащил, выбросил щётку и глубоко вдохнул несколько раз – хотел успокоиться.

«А чего это я побежал? – Пошарив по карманам, Курьер достал чужие сигареты, закурил, и опять по мозгам шабинуло что-то приятно-дурманное. Веселея, он подмигнул своему отражению – всё, мол, хорошо, всё нормально, собачка просто ошиблась. Он почти успокоился. Вышел из туалета.

И тут раздались крики – в дальнем конце вагона:

– Вот он! Стоять!

Болезненно улыбаясь, Курьер прошептал:

– Ага! Сейчас!

Дурная травка в сигарете – или что там было? – оказала на него удивительное воздействие; он вдруг ощутил недюжинную силу. Богатырским плечом, которое казалось плечом гранитных гор, он открывал дверь за дверью, уходя всё дальше от погони, но уходя не суетясь, как подобает могучему богатырю. Добравшись до вагона-ресторана, где пахло жареным и пареным, богатырь увидел боковую дверь, открытую настежь, закрюченную специальной страховочной лапой. Ветер бился в тамбуре, гоняя по полу золотисто-жёлтую луковую шелуху. В дверном проёме, как в киноленте, мелькали деревья, кусты, бетонный столб и снова деревья и кусты. Обеими руками ухватившись за поручни, Курьер всем телом выгнулся вперёд, высматривая, куда бы лучше прыгнуть, чтобы шею не свернуть.

И вдруг он замер, глядя на что-то фантастическое. В первые мгновения это было похоже на зыбкий мираж, а затем из горячего воздуха проступили очертания странного поезда, идущего навстречу. Бесшумно, будто на цыпочках, поезд-невидимка катился по бывшей железной дороге, много лет назад разобранной и поросшей бурьяном, дикими маслинами и терновником. Ничего не подозревающая желтогрудая птица оказалась на пути странного поезда – пронзительно пискнула под колесом и пропала, только перья полетели по ветру.

Из кабины паровоза выглянул чумазый машинист, похожий на Старика-Черновика.

– Прыгай! – закричал он. – Садись верхом на молнию!

1

Закатное солнце кроваво растекалось по тучам. Аромат степной полыни и ещё какой-то крепкий, терпкий дух – как нашатырь – постепенно привёл человека в сознание. Он застонал сквозь зубы. Веки разлепил. Руками пошарил возле себя. Он лежал на копне. Перед глазами сухая травинка торчала. Какая-то козявка ползла по травинке, всё ниже сгибая сухой стебелёк. Затем он ощутил потоки ветра. Вечерняя прохлада заползала под рубаху, разорванную под мышкой и на груди. Приподняв гудящую головушку, человек осмотрелся. Где он есть? Непонятно. Кругом было тихо, но скоро вдали послышался перестук пробегающего состава. И тогда человеку смутно припомнился поезд, с подножки которого он отчаянно прыгнул.

Полежав ещё немного на копне, окончательно придя в себя, он вяло спустился на землю, по-стариковски покряхтывая и удивлённо думая: «Это надо же, как я удачно. Только где же, где же рельсы? Почему не видно? Не мог же я так далеко сигануть от вагона – метров за сто!»

Размышляя о каких-то несчастных метрах, он тогда ещё не знал, что находится за тысячи километров от Степного Крыма. И в том месте, где он находился, железной дорогой даже не пахло. А то, что он принял за грохот бегущего поезда – это был табун коней, вздымающих пыль за рекою.

Не обнаружив поблизости железной дороги, пассажир озадачился, но ненадолго. Он подумал, что прыгнул на другую копну, находящуюся возле железной дороги, и только потом, в беспамятстве, перебрался дальше. Да и вообще, какая разница, куда он прыгнул? Главное – живой.

Воздух сгущался, отдавая прохладцей. Крымские горы, как ему представлялось, темнели, с горизонтом сливались. На землю древней Киммерии нахлобучивались голубовато-сиреневые сумерки. Доносило невнятным, солонцеватым дыханием моря, ароматом виноградной лозы и табачных плантаций, слегка отсыревающих и отяжелевающих от первых дробинок росы. И всё громче, громче цыкали цикады в траве и в кустах.

Пошатываясь, будто контуженый, пассажир побрёл куда-то в полумрак, надеясь набрести на жилище и попроситься переночевать. Небольшая торная дорога подвернулась под ноги. Тёмные дубовые леса вдоль дороги стали подниматься. Мерещились башни и стены – остатки генуэзской крепости в Балаклаве. Буковая роща под ветром зашумела в стороне. Повстречался одинокий граб, торчащий около ручья. Над потемневшей кромкой Южных гор переливчатым светом заплескалась первая звезда. Из глубины Степного Крыма потянуло остудой, и в тёмных камышах за ручейком коростель как будто заскрипел.

Пройдя ещё немного, он увидел краешек сверкающего моря. (Хотя на самом деле это было озеро). Покрытое шёлковым штилем, «море» слегка туманилось. По берегам валялся мусор, битые бутылки. Вишнёвые и тёмно-малиновые отблески заката отражённо плавали по «морю», напоминая краснопёрый косяк. Заря потихоньку зажмуривалась в тучах на западе. Становилось глухо, сыро и жутковато. И такими заманчивыми, такими желанными показались далёкие огни на горизонте – бегом захотелось бежать.

Впотьмах забренчало коровье ботало – небольшое запозднившееся стадо брело в деревню. Пастух на лошади, как богатырь былинный, возвышался на фоне остатков зари.

Подойдя к пастуху, пассажир угрюмо поинтересовался:

– Скажи мне, приятель, не в этой ли ржи Тараса Шевченко папаха лежит?

Пастух неспешно высморкался, ладошку вытер об штаны.